Правительство лейбористов недавно заявило, что оно против этой системы, которая уже до того была частично отменена и размыта, – в частности, потому, что стало очевидным, что утопические идеи 1944 г. не смогли проложить дорогу в эгалитарный рай.

Неравенство возможностей как алиби

Неравенство возможностей как алиби

В 1954 г. в Британии было опубликовано исследование социальной мобильности (основанное в том числе на анкетировании 10 тыс. взрослых респондентов) под редакцией Д. В. Гласса. В этой книге уже были очевидны те тенденции, из которых через несколько лет сделал проницательные выводы молодой социолог Майкл Янг в книге «Возвышение меритократии» (The Rise of the Meritocracy)[389]. О реакции на них можно судить по рецензии на книгу Гласса в левом еженедельнике, выходившем тогда под названием New Statesman and Nation. Рецензент спрашивал: «…спустя пару поколений, возможно, будет достигнута «абсолютная мобильность» для всех, за исключением немногих учеников платных школ, если такие сохранятся. Но что произойдет тогда? Что будут означать равные возможности на практике?»[390] Ведь, как отмечал Д. В. Гласс, трехуровневая система классических гимназий, технических училищ и школ без преподавания классических языков мало способствовала выравниванию и равномерному распределению возможностей мобильности: «Наоборот, вероятно, чем эффективнее процедура селекции, тем более очевидны станут эти недостатки. Кроме частных школ поставщиками новой элиты станут классические гимназии, и эта элита будет гораздо менее уязвима, поскольку ее сформировали по «уровню интеллекта». Процесс селекции будет вести к повышению престижа занятий, которые уже обладают высоким социальным статусом, и разделит население на классы, которые многие, вероятно, будут считать, и уже считают, столь же различными, как овцы и козы».

Дальше следует ключевое утверждение Гласса: «То, что человек не учился в гимназии, будет более серьезным недостатком по сравнению с прошлым, когда существование социального неравенства в системе образования открыто признавалось. И чувство рессентимента, вероятно, станет более острым именно из-за того, что человек будет осознавать, что процесс селекции, преградивший ему путь в гимназию, в определенной степени имеет основания. В этом отношении с явной справедливостью, возможно, тяжелее смириться, чем с несправедливостью»[391].

В этом месте рецензент струсил. Он выражает сожаление, что в момент принятия одобренного всеми партиями закона об образовании в 1944 г. не существовало социологических исследований, способных предсказать, к чему он приведет. Он с ностальгией вспоминает о старых добрых временах, когда у первобытного человека, вне зависимости от его способностей, всегда было четко определенное место в обществе. (Крайне сомнительная гипотеза.) Растерянность эгалитариста середины XX в., спутавшего застойное равенство примитивных обществ с прогрессом, редко когда проявляется так ярко, как в следующих словах рецензента: «Он [первобытный человек] эмоционально защищен, но несвободен. У нас все наоборот. Мы вырвались из тесного и ограничивающего нас кокона примитивной жизни и освободили наши творческие способности от сковывавших их табу. Но, получив мобильность, мы утратили защищенность. В чем смысл жизни, зачем мы здесь, где наше место, что правильно, а что неправильно? Мы больше не знаем этого»[392].