нападение, сколько попыткой изгнать из своих душ дух страха
и растерянности… Степаненко тоже вначале поддался панике, рванув со всеми, но через несколько метров бегства, получив на ходу ранение в левую кисть руки, упал землю…
— А-а-а-а!.. Твою мать!.. Зацепило! — прокричал он и, лежа на животе, поднес к своему лицу простреленную руку.
С нее ручьем бежала кровь, но не она и не сильная боль изгнали страх из сердца бывалого вояки, так неожиданно под-давшегося ему, а отсутствие на кисти безымянного пальца. Он понимал: перевязывать ее некогда — и поэтому просто засунул руку под эксперименталку1.
«Что со мной? Что я делаю? Побежал, как последняя сука!» — мысленно он вступил сам с собою в диалог, но вместо ответа себе капитан, продолжая лежать, развернулся лицом к кишлаку
и что есть силы закричал:
— Ложись!.. Ложись!.. По моей команде отходим к обрыву!.. Отход прикрывают пулеметы и огнеметчик!.. На счет «три» все к обрыву!..
Выждав паузу в секунд десять, он начал отсчет:
— Раз!.. Два!.. Три!..
Но его команды никто не дублировал, и они не пронеслись эхом над бойцами… Бегущие и периодически падающие от гравитации бойцы, скорее всего, не слышали Степаненко, и они продолжали как-то глупо барахтаться: то, кувыркнувшись, бухнуться оземь, то снова, вскочив, бежать, иногда оглядываясь назад, на кишлак, как будто желая удостовериться, не догоняет ли их неведомый зверь, чье холодное дыхание, наполненное смертью, они физически чувствовали на своих затылках. Те, что лежа пытались ответить огнем, так и продолжали време-нами делать короткие очереди в сторону кишлака, лихорадоч-но представляя алгоритм дальнейших действий, но мысли, перемешанные со страхом, неожиданностью и бесперебойной пальбой, путались, оставляя их лежать в нерешительности на серых камнях…
1
–