Агнес шла по поселку, постукивая каблучками, с хозяйственной сумкой в руке. Теперь она шла более быстрой походкой, и Шагги едва поспевал за ней, летящей вниз по склону холма. Вернувшись домой, она, не снимая пальто, прошла на кухню. Шагги сел в гостиной, давая ей время прийти в себя. Он дождался шипения и всплеска вырвавшегося на свободу пива, а потом звука открываемых дверок шкафов, в которых она прятала оставшиеся банки. Он ждал, пока не услышал звука воды, бегущей из крана в большую металлическую раковину.

– Тебе стало легче? – спросил он с порога.

Она отвернулась от чайной кружки. Нервозность исчезла с ее лица, но озабоченность оставалась.

– Гораздо легче, спасибо. Ты мне был сегодня хорошим маленьким помощником.

Он подошел и зарылся головой в ее живот.

– Я сделаю для тебя все, что скажешь.

Всю дорогу, идя по торфяному болоту, он останавливался и поворачивался назад, чтобы помахать рукой, пока дом не исчез из вида и он не перестал видеть ее в окне. Когда он переходил через замерзшие ручейки и под его ногами хрустел ледок, он успокаивал себя тем, что в точности знает, как она проживет день. Он находил утешение в том, что, была ли она трезвой или пьяной, ее день раскручивался в основном по одному неизбежному сценарию.

Шагги щелкал по хрупким тростниковым головкам, размышляя о том, одолеет ли ее сегодня тоска. Замерзший тростник был совершенно сухим, и когда он ударял по головкам, их семена разлетались в воздухе, как маленькие парашютики. Они летали туда-сюда между болотом и поселком, словно на параде маленьких призраков. Он придумал игру с призраками – говорил им, как любит ее, а потом щелчком отправлял их в путь к ней.

Примятая им трава там, где он учился быть нормальным мальчиком, так и не поднялась. В те дни, когда она не отпускала его в школу, он собирал обломки старой мебели для своего вытоптанного островка. Когда у нее случались особенно тяжелые запои, он целыми неделями не ходил в школу, таская старые стулья, обрывки ковров из мусорных бачков, гнутые, ломаные столовые приборы и битый фарфор. Обрывками старых веревок он вытаскивал выброшенные вещи из ржавых ручьев. Так он достал сломанный телевизор и поставил его пустым экраном к центру своего островка. И хотя экрана у телевизора не было, одно присутствие там коробки делало место на болоте более похожим на дом. Натаскав всю нужную ему мебель, он все недождливые дни проводил на своем островке – расставлял и переставлял найденное, обустраивая гостиную. Он нашел старомодную детскую коляску и тоже притащил ее сюда, продираясь через заросли высокого тростника, собрав по пути самые красивые цветы для своего нового дома. Найдя маленького черного кролика, мертвого и схваченного морозом, он омыл его в ручье и похоронил. Потом рядом с кроликом он закопал позорные ароматизированные девчоночьи игрушки – пластмассовых пони, которых он украл. Следующей весной он обыскал шлаковые отвалы, нашел там поросль багряного дремлика и посадил на могилках. Друзей, с которыми он мог бы поговорить, у него не было, и эти маленькие ритуалы занимали его, позволяли провести день, испытывая чувство гордости за дом, посещать могильные холмики с чувством исполняемого долга, как скорбящая вдова.