И «узбеки» были признаны, а «сарты» преданы забвению.

Главным проводником чагатайства являлось культурное общество «Чиғатой гурунги» («Чагатайская беседа»), созданное в конце 1918 года Фитратом и некоторыми его коллегами с целью «составить свод древних и новых тюркских произведений в Туркестане, подготовить материалы для возрождения тюркского языка, обогатить мир тюркской литературы и лексики»[653]. На протяжении следующих двух лет общество проводило многочисленные литературно-языковые дискуссии, а также поставило вопрос о реформе орфографии. Оно прославляло тюркскость и степное наследие. Члены «Чиғатой гурунги» писали под псевдонимами Бату, Уйгур, Чингиз и Темучин. Изданный обществом букварь включал следующий примечательный отрывок для детей, только учившихся читать: «Огуз – пророк тюрков, Чингиз – правитель тюрков, Темур – герой тюрков. Улуғбек – ученый тюрков [Огуз Туркларнинг ёловучидир (пайгамбар), Чингиз Туркларнинг хоконидир, Темур Туркларнинг ботуридир. Улугбек Туркларнинг билгучисидир]»[654].

Эта нескрываемая гордость за тюркское наследие Средней Азии обходилась без открытой ссылки на ислам (в самом деле, производить принесшего среднеазиатским тюркам ислам Огуз-хана в пророки было несколько кощунственно), хотя от религии никто не отрекался. Этническая гордость подкреплялась небывалым интересом к тюркскому прошлому региона. Как в Туркестане, так и в Бухаре 1920-е годы были отмечены страстной увлеченностью изучением прошлого и настоящего региона. В декабре 1920 года Фитрат, впервые с 1917 года, вернулся в Бухару с «узбекской научной экспедицией» для исследования коллекций рукописей, находившихся в городе[655]. Позднее, став министром в правительстве БНСР, он основал Историко-археологическое общество (Тарих ва осор-и атица анжуманй) и Школу восточной музыки, имевшие целью изучение и фиксацию культурного наследия страны [Kale-Lostuvalı 2007]. Джадидские деятели объезжали сельскую местность, собирая фольклор, записывая народную музыку и эпосы, исполнявшиеся народными певцами бахши по всей Средней Азии. В научных журналах публиковались статьи по археологии и этнической истории Средней Азии; позднее эту задачу взяли на себя журналы для учителей.

Фундаментальной чертой литературы этого периода являлось упорное стремление утвердить тюркскость письменной речи, сопровождавшееся сознательными попытками отвергнуть огромную сокровищницу арабских и персидских слов, вошедших в узбекский язык. Стихосложение эпохи было новым не только по тематике, но и по форме: новые жанры, метры и системы просодии изменили характер узбекской поэзии. Здесь также главным теоретиком являлся Фитрат, хотя ведущим практиком стал Чулпан. Сам чагатайский язык, безусловно, был языком придворным и в равной мере характеризовался как использованием арабско-персидских заимствований и верностью персидским литературным формам и приемам, так и тюркскостью. Цель Фитрата заключалась не в том, чтобы навязать всей Средней Азии архаичный язык (в чем впоследствии обвиняли его критики), а в том, чтобы модернизировать его. Джадидская программа, как и большинство национализмов, видела в этой задаче диалектическое сочетание современности и самобытности: нацию необходимо было сделать более современной и одновременно более самобытной. Современное должно было возводиться на самобытном национальном фундаменте. Современному узбекскому языку предстояло заимствовать свою новую лексику и правила грамматики из тюркских основ чагатайского, игнорируя при этом его персидско-арабские черты. Фитрат не только придавал значение очищению словарного состава, но и заявлял, что система просодии аруз, с самого начала имевшая канонический статус в чагатайской поэзии, не подходит для «нашего языка». Аруз – метрическая система, в которой различаются длинные и краткие гласные, открытые и закрытые слоги. Она зародилась в арабской поэзии, а затем была воспринята персидским языком и стала стандартом поэзии во всем тюрко-персидском мире. На рубеже XX века поэты-модернисты этого мира начали подвергать сомнению авторитет, которым продолжал пользоваться аруз. Тогда как в персидском языке критика сосредоточивалась на негибкости его формы, тюркские поэты в Османской империи и за ее пределами утверждали, что данная система изначально не годилась для тюркских языков, в которых нет различия гласных по долготе.