Кадыри повезло больше, чем Фитрату и Чулпану. После ареста в 1926 году он никогда больше не имел постоянной работы, но ему удавалось находить внештатную работу в качестве редактора и переводчика. В числе прочего в 1934 году Кадыри был составителем раздела на букву Р в первом крупном русско-узбекском словаре, перевел сборник антирелигиозных сочинений, в момент своего ареста работал над сценарием фильма по мотивам чеховского «Вишневого сада» [Қодирий 2005:247–248,276-279,316–318, 332]. И продолжал писать. В 1932 году его приняли в Союз писателей Узбекистана и через два года избрали одним из делегатов I Съезда всесоюзной организации. (Там, в компании Садриддина Айни, Кадыри познакомился с Максимом Горьким; фотография, где они сняты втроем, часто мелькала в более поздних советских изданиях, и мало что указывало на грозные тучи, сгустившиеся тогда над всеми тремя авторами.) Сын Кадыри рассказывает, что Ходжаев попросил его отца написать о жизни узбекских дехкан, как русские писатели писали о русских крестьянах. В течение двух лет (1932–1934) Кадыри ездил по узбекским кишлакам, собирая материал для повести о жизни села во время коллективизации, которая была издана под названием «Абид-Кетмень». Романы его издавались поразительно большими тиражами («Минувшие дни» – 10 000 экземпляров, «Скорпион из алтаря» – 7 000) и часто переиздавались, а Кадыри приобрел статус выдающегося (и самого любимого) узбекского писателя, который никогда не утрачивал[984]. Но весной 1937 года против него также началась очернительская кампания: А. Шарафиддинов и Дж. Шарифи (Шарипов) назвали повесть «Абид-Кетмень» антисоветской, а самого Кадыри – антиобщественным и аполитичным [Қодирий 2005: 324–330].

Разумеется, покровительство политических руководителей имело свои пределы, и они ничего не смогли поделать с общим настроем того периода, который был крайне враждебен по отношению к джадидам и их национализму и с помощью которого молодые авторы пытались подтвердить свои заслуги, критикуя старших коллег. Литературная критика этого десятилетия (или то, что за нее выдавалось) пестрит обличениями в буржуазном национализме, запятнавшем узбекскую литературу в 1920-е годы. Многие из критиков являлись молодыми маданиятчи. Зиё Саид питал особую неприязнь к Чулпану, а Хамид Алимджан и А. Шарафиддинов в эти годы сочинили немало критических обзоров «буржуазной узбекской литературы». Менее типичен случай Миёна Бузрука Салихова, который в 1930-е годы написал ряд язвительных критических статей о джадидской литературе. В них можно найти истории о современной узбекской литературе и театре, которые, предоставляя бесценную информацию из первых рук, в то же время ожесточенно бичуют буржуазный национализм, панисламизм и пантюркизм [Бузрук Солиҳов 1933; Бузрук Солиҳов 1935]. Однако Салихов вовсе не принадлежал к числу маданиятчи. Уроженец Ташкента, в 1917–1918 годах он активно публиковался и был членом нескольких тайных обществ. В какой-то момент, скорее всего в 1920 году, Салихов отправился в качестве представителя национального движения в Афганистан. В мае 1921 года бухарский посол в Афганистане передавал привет находившемуся в Кабуле Салихову от Ходжаева[985]. В апреле 1923 года Ахмет-Заки Валиди сообщал британскому атташе в Мешхеде, что Салихов – кабульский представитель ТМБ[986]. Салихов покинул Кабул в июне 1923 года, проехав через Бомбей в Джидду по паспорту паломника[987], и в конечном итоге оказался в Турции, где активно вращался в эмигрантских кругах, а также в мире науки[988]. Затем, в 1927 году, он по какой-то причине легально вернулся в Советский Союз. Возможно, у него были личные причины для возвращения, а может, он боялся за безопасность родных. Ясно одно: возвращение дорого ему обошлось. До 1931 года Салихов был активным агентом ОГПУ, и многие его нападки на джадидов, одним из которых когда-то являлся и он, явно представляли собой способ дистанцироваться от них и подтвердить свою лояльность и политическую неколебимость. Это не сработало, так как и сам Салихов был легкой мишенью для нападок. Некоторое время он провел в своего рода ссылке, преподавая в Таджикистане таджикский язык, и закончил свой путь в Бухаре[989].