— Своей нерешительностью ты убила мою мать.

Меня охватило настоящее бешенство — я готова была схватить стоящий на столике чайник с горячей водой и выплеснуть Карли в лицо. Но где-то в уголке сознания прозвучал голос рассудка: этим ты ничего не выиграешь, так что просто уходи сейчас же, пока ты ничего не натворила и не осложнила ситуацию еще больше.

Именно так я и поступила. Но на полпути к выходу оглянулась, чтобы увидеть Карли, которая сидела, невидящим взглядом уставившись в стол, разбитой новостью, что я ей сообщила. Я заметила, что она кусает губы, борясь со слезами. Я бросилась назад, к ее столику. Но она, увидев меня, вскочила на ноги, сгребла в охапку пальто и сумку, метнулась к двери и, оттолкнув меня, вылетела в пасмурное дублинское утро.

Я посмотрела на часы. Только половина одиннадцатого утра. Голова у меня кружилась, как юла, вышедшая из-под контроля. Грязные обвинения Карли, хоть они и были чистой воды манипуляцией, тем не менее выбили меня из колеи, разбередив рану в душе и разбудив чувство вины. Я была в ужасе, вдруг ясно осознав: скажи я маме сразу о появлении воскресшей Карли, миссис Коэн, возможно, была бы сегодня жива. Мне до зарезу нужно было с кем-нибудь об этом поговорить, но я боялась. Боялась, что Киаран, если я приду к нему и вывалю на него все это, может от меня отдалиться, решив, что для него все это слишком сложно, слишком мрачно. Я брела по Графтон-стрит, пока не дошла до Стивенс-Грин, выкурила сигарету, пытаясь успокоиться. Мне нужно было идти в библиотеку заниматься, но ни на чем другом я сейчас не смогла бы сосредоточиться. Из-за смерти миссис Коэн я чувствовала себя опустошенной, снова и снова я спрашивала себя, почему так испугалась возможной реакции Карли, что не подумала снять трубку и позвонить, ведь этим я могла спасти ее мать. Будь я католичкой, сейчас, наверное, уже сидела бы в исповедальне, хотя и сомневаюсь, что получила бы там мудрый совет. Скорее всего, мне велели бы десять раз прочитать молитвы по четкам и несколько раз «Богородица, Дева, радуйся» и отпустили грехи… хотя нет, священник наверняка сказал бы, что самоубийство — один из самых страшных грехов и я должна была сделать все возможное, чтобы его предотвратить. В моей голове происходил шизофренический диалог — и все вокруг указывали на меня осуждающими перстами. Я расплакалась. Меня била дрожь как в лихорадке. Да, сейчас я, как никогда, нуждалась в отце, но только не в том, кто носил пасторский воротничок. Я встала. По диагонали прошла через парк, выйдя у Эрлсфорт-Террас, и зашагала по Лоуэр-Лисонстрит. Наконец я добралась до входной двери дома Дезмонда. Дважды постучала. Не дождавшись ответа, постучала еще несколько раз. Потом повернулась и спустилась по ступенькам на тротуар.