— Только бы все срослось! Если справлюсь, передо мной откроются широкие перспективы — это будет моей путевкой в большую журналистику.

Патриция, хоть и была рада за Дункана, все же посмеивалась над восторгами друга и то и дело подкалывала его:

— Ты только посмотри, он на глазах превращается в какого-то Нормана Мейлера — ведется на всю эту литературную нью-йоркскую мишуру. Позавчера вечером мы ходили ужинать в «Элейн», так наш месье ужасно расстроился, когда нас посадили за столик рядом с мужским сортиром. Не то что Джордж Плимптон[102] — тот просто мило улыбнулся, а потом в баре, когда Дункан попытался затеять с ним в разговор, буквально размазал его по стенке.

Дункан даже вздрогнул, явно ошеломленный этим неожиданным словесным выпадом. Я взглянула на Патрицию. На ее лице промелькнула злобная усмешка. Я решила вмешаться, но косвенно, изменив тему разговора:

— Как продвигается работа над картиной, Патрисия?

— Пытаешься сменить тему, Элис? — спросила она ехидно.

— Угадала, пытаюсь.

— С чего бы это?

— Раз уж ты спрашиваешь напрямую, я напрямую и отвечу: то, что ты сейчас наговорила Дункану, граничит с жестокостью. А учитывая его хорошие новости, я задаюсь вопросом: почему это ты пытаешься обломать ему кайф?

Патрисию передернуло, но она явно пыталась сдержаться, чтобы не сказать мне какую-нибудь гадость. Наоборот, заговорила елейным голоском:

— Ты слишком буквально все понимаешь. Правда, Дункан?

— Ага, конечно.

— Я очень за тебя рада. — И Патрисия поцеловала Дункана в губы. — Знакомьтесь, мой парень — будущий великий американский писатель.

— Не забегай вперед, — заметил Дункан.

Вскоре Патрисия нехотя отправилась на танцевальную репетицию, а я пригласила Дункана поужинать и отметить праздник — заодно так я могла отблагодарить его за то, что принимает меня у себя. Я выбрала ресторан «Таверна Пита» в центре города, недалеко от Ирвинг-плейс. Владельцы рекламировали заведение как старейшую из сохранившихся таверн Нью-Йорка, которая работала с 1864 года. Отделка внутри была сплошь из дерева, в основном здесь пили пиво, и только сзади был небольшой зальчик, где подавали еду — аналог блюд итальянской кухни. Спагетти с фрикадельками кое-где в городе готовили и получше. Но я любила эту таверну из-за детских воспоминаний. Когда я была маленькой и мы еще жили на Манхэттене, папа изредка водил меня сюда на особые воскресные ужины — только для отца с дочерью.

— Я, конечно, не психоаналитик, — заговорил Дункан, когда мы спустились в метро в центре города, — но даже моего ограниченного понимания человеческой натуры хватает, чтобы понять: ты неслучайно отправляешься в место, так много значившее для тебя и отца, накануне встречи с матерью, с которой у тебя непростые отношения и которая только что ушла от мужа.