Мы так до сих пор и не познакомились по-настоящему близко, и сейчас я страшно жалею, что, наплевав на все, не прервал поездку и не вырвался хоть ненадолго в Нью-Йорк в те несколько недель, когда ты была загружена работой. Но, пожалуйста, знай, что я тоскую по тебе и очень хочу вернуться, и хотя осталось всего восемь недель, мне они кажутся вечностью… а сейчас я заканчиваю, перечитывать не буду, хочу, чтобы ты прочитала именно то, что выплеснулось из моего сердца, то, что я чувствую — а чувствую я, что нам выпал шанс, какой бывает один-два раза в жизни, и можешь называть это бредом мужика, одичавшего от одиночества в паршивой дыре южнее Сахары, но я знаю: нам суждено быть вместе… и да, я выпил, немало выпил, а последние четыре стакана виски были явно лишними… дешевая индийская бурда, и настроение она не поднимает, но это практически единственный бальзам, доступный мне сейчас.

Дальше Дункан сообщал, что к тому времени, когда я буду читать это письмо, он уже, вероятно, вернется в Каир, и я могу отправить ему письмо или телеграмму до востребования на адрес отделения «Американ Экспресс». Потом снова шли слова о том, как он меня любит, а заканчивалось письмо постскриптумом: А не пожениться ли нам через неделю после того, как я вернусь? Учти, это не пьяная болтовня под пара́ми бомбейского виски.

Возможно, причина была в выматывающей неделе без сна. Или в призраке надвигающейся семейной драмы, до которой оставалось всего сорок восемь часов, и в остром ощущении того, что я не могу, не имею права думать сейчас о себе и о своем счастливом будущем с любимым человеком. А может быть, признания Дункана, безудержные, по-пьяному надрывные, заставили меня разразиться слезами. Измученная, с натянутыми до предела нервами, я думала: Как ты посмел все это мне написать, вечный ты странник? Ты, стало быть, хочешь, чтобы я ждала на берегу, пока ты будешь носиться с места на место, как перекати-поле? Если так, значит, рано или поздно ты неизбежно разобьешь мне сердце. Но я не могу этого допустить, я просто больше не выдержу, не переживу такой боли.

Я посмотрела на часы. Почти полночь. Я подумала: приму валиум и лягу спать. Но тут взбунтовалась та частичка меня, которая действовала сейчас на обезумевшем от бессонницы автопилоте, она-то и решила всерьез обидеться на романтические излияния Дункана. Я вдруг решила, что должна немедленно положить всему этому конец и перестать притворяться, что нас ждет хеппи-энд, когда Дункан наконец явится в Нью-Йорк. Правильны, думала я, мои догадки: он навсегда останется бродягой, который может красиво говорить о любви, но при этом всегда будет украдкой коситься на дверь с надписью «Выход». Лучше уж убить этот роман в зародыше сейчас, пока я еще не влюбилась в Дункана всерьез. Пока мы не переспали, пока его прикосновения не стали для меня потребностью. Пока я не убедила себя в том, что мы можем и должны быть вместе.