– Джон, если человечество сможет решать, какую жизнь ему вести, то придется сплошь покрыть Землю пригородными виллами, бассейнами и торговыми центрами. Это будет конец, надеюсь, вы это понимаете?

– Я уверен, что для большинства справедливость и будущее детей важнее, чем бассейн.

Маккейн издал такой звук, словно собирался одновременно закричать и набрать в рот воздуха.

– Вы мечтатель, Джон!

– Вот и мама моя всегда это говорила, – ответил Джон. – Думаю, поэтому судьба сделала наследником меня, а не вас. Прощайте, Малькольм. – Он разорвал связь, позвонил в секретариат и дал указание переадресовывать все звонки Маккейна не ему, а в правовой отдел.

Музыка, звучавшая в его гостиной так громко, что у него еще в прихожей едва не лопнула голова, показалась Джону смутно знакомой.

Дребезжащий саунд, чахоточное пение – это был диск Марвина, вне всякого сомнения. Но разве он не выбросил его еще тогда?

Войдя в гостиную, он увидел, что Франческа стоит посреди комнаты, закрыв глаза, обхватив себя руками, словно обнимая себя, и с упоением раскачивается в такт рокочущей бас-гитаре. Джон смотрел на нее словно на восьмое и девятое чудо света одновременно: эта глухая какофония электроинструментов, похоже, по-настоящему нравилась ей!

Однако она тут же обернулась и увидела в дверном проеме его. Бросилась выключать проигрыватель. Внезапно наступившая тишина была оглушительной.

– Scusi, – прошептала она, вынимая серебристый диск из проигрывателя и убирая его обратно в коробку. – Я совсем забыла, что вы сегодня возвращаетесь. – Она неловко обвела рукой комнату. – Но все убрано. Все чисто, все сделано.

– Va bene[99], – успокаивающим тоном произнес Джон, но она уже проскользнула мимо него с едва слышным «Buona notte»[100], прижимая к груди диск с портретом Марвина, словно сокровище.

Джон посмотрел ей вслед, странным образом обеспокоенный свидетельством того, насколько различными могут быть вкусы и ценности разных людей. И Марвин, боже мой! – он не слышал о нем уже целую вечность. И понятия не имел, где тот может быть.

Когда Марвину разрешали выйти, его тянуло к непроходимым холмам, наверх, в леса, которые окружали долину, словно величественные стражи. Там он мог часами бродить в подлеске, переступая через поваленные деревья, вдыхал чистый холодный воздух и вслушивался в тишину, в которой раздавались лишь звуки природы, его собственное дыхание и шорох шагов. Если бы не было этих красно-белых полосок на деревьях и стальных столбах, обозначавших границу между местностью, где можно бродить с электронным поводком, и всем остальным миром, он чувствовал бы себя свободным как никогда.