Джон Фонтанелли поднял руку и подождал, пока все хоть немного не успокоились. Они смотрели на него с дрожащими губами, почесываясь, они хотели, чтобы их выпустили из клетки, чтобы они получили разрешение наброситься на врага, но они смотрели на него и ждали.

– Сколько? – спросил он.

– Пятьсот миллиардов долларов, – тявкнул один.

– Самое малое, – другой.

– Если не будут выдвинуты другие требования.

– Достаточно кому-нибудь вспомнить о том, что Вакки не платили налоги.

– Но почему мы должны нести за это ответственность? – взвыл кто-то и стукнул кулаком по одному из переплетенных в кожу фолиантов, лежащих на столе.

Джон снова поднял руку, приглушая голоса.

– Я заплачу, – сказал он.

У всех присутствующих отвисли челюсти. Глаза вывалились из орбит, словно все они были связаны под столом скрытой системой нагнетаемого воздуха.

– А что мне еще остается? – добавил он.

Они переглянулись в поисках того, кто знает, что еще остается, но не увидели ничего, лишь раздались неопределенные звуки, похожие на стоны.

Джон сам удивился, когда провел в размышлениях целую бессонную ночь. Человек, опирающийся на согласие большинства населения земного шара, – это была потрясающая идея, когда она возникла в его голове, когда ее обсудили и отточили. О том, что она коснется их самих, более того, должна коснуться, неизбежно, неотвратимо, – об этом они не задумывались ни на секунду. Они уже так привыкли не придерживаться законов отдельных государств, так наловчились стравливать страны к собственной выгоде, по своему усмотрению, что сама мысль о том, что всемирный спикер выдвинет требование, оказалась шоком.

Он слышал слова Манделы по телевизору. Их повторяли на всех каналах, все телекомпании, ликуя, подхватили это утверждение, принялись обсуждать и комментировать его. В первый миг Джон испытал что-то вроде насмешливого презрения. О чем бы ни говорили, какие бы решения ни принимали эти политики, они ни разу не коснулись его по-настоящему, он был выше этого. За годы, проведенные с Маккейном, он привык так мыслить, понял Джон позднее, и он добавил к этому кое-что свое. Презрительно усмехнуться, а потом подумать, как можно их обойти, этих шавок и брехливых собак, – такой у него выработался рефлекс, и его мысли текли по этой колее словно сами собой.

И остановились почти болезненно. Куда он собирается сбежать от всемирного спикера? Кого на него натравит? Нет такой силы. И забрать у него деньги – это было дело, в котором все нации мира с огромной охотой пойдут за всемирным спикером.

У него не было шансов.