Дарья проникала прямо из того времени: придерживая у плечиков не по-деревенски тонкими пальцами крылья кружевной белой шали, немного при этом склонив голову набок — ну точно, от кокетливости — она черными шальными глазами смотрела из своей бездны в громоздкий аппарат фотографа, того незримого человека, расположившегося по эту сторону редкого снимка 1918 года. И словно через того человека, через фотографа, его взглядом можно было увидеть окружающее пространство и перспективу, развернувшуюся за спиной сельской красавицы: часть беленой стены с плохо поправленной плетеной завалинкой, массивный плетень, на одну из перекладин которого красавица, чуть отставив задок, слегка присела, за плетнем — опустившие ветлы, даже как-то утомленно обвисшие ракиты, и между ветвями — тающая в белесости снимка размытость большого поля. Можно было угадать, что было через несколько мгновений после снимка. Вот она позировала еще некоторое время неподвижно, жмурясь от солнца, пока фотограф не сказал ей, что она свободна, тогда она поднялась, отошла от плетня и, чуть изогнувшись спиной, потянувшись, обвела взглядом белый свет, текущий вокруг нее теплыми мягкими волнами.

В том году, летом, наверное, за месяц до фотографии, Дарью, веселую молодую солдатку, прямо с околицы, с вольного ночного гульбища под гармонь, похитил цыган из расположившегося поблизости табора. А много десятилетий спустя, совсем незадолго до ее смерти, уже взрослый, отслуживший в армии ее правнук, далеко не в первый раз услышавший историю о похищении, спросил сухонькую, осыпающуюся старушку: «Так уж похитил?.. Как можно без шума похитить молодую крепкую деваху, если она сама не захочет, чтобы ее похитили? Бабуль, признайся, что ты сама убежала с тем цыганом».

В старушенции что-то икнулось, она замерла на некоторое время, и все вокруг замерли, напряженно-весело глядя на нее — а дело происходило во время большого застолья, в самом начале, так что еще не было утрачено единство разговора, и кто-то вытянул бабку, махнувшую вместе со всеми обязательную стопочку, на воспоминания. До этого простого, заданного правнуком вопроса, беззастенчиво разрушающего общепринятую легенду, она, чинная, опрятная, сидя на важном месте, на мягком стуле, от суставной ломоты покачивалась взад-вперед, и, пошамкивая, рассказывала: «Ой, увел-увел меня с околицы… Там гармонька, пляски… Я чуток отошла в сторонку, а бес черный как кинулся с мешком! Ась! Сунул голову в мешок и увел-увел подальше…»

Но тут, после каверзного вопроса, она едва не поперхнулась, растерялась, и вдруг в ней прорезалась совершенно бесшабашная веселость, она начала хихикать совсем не по-старчески, широко раскрывая опустошенный рот с двумя желтыми зубами. Так что родственники со всех сторон тут же ответно принялись хохотать.