Летом в Воронежской губернии бывает жара несносная. Так было и в июле восемнадцатого, аккурат накануне больших дождей, заливших Россию в августе. Эта жара будто проступала на той фотографии: так вольно от духоты Дарья раскрылась. Смоляные бесстыжие волосы выбивались прядями и вот-вот готова была расплестись коса, кинутая через плечо на грудь, И Дарья будто желала совсем сбросить шаль с плеч, а у кофточки-«казачка» с пышными рукавами и стоячим кокетливым воротничком еще дальше расстегнуть и без того так низко расстегнутые крючочки, как в те времена вовсе не приличествовало, — так что было видно очаровательную темную треугольную ямку между двумя обворожительными вздутиями.

Весь июль гремела война со стороны железной дороги. И не успели еще рубцы зажить на гладком теле Дарьи, в село завернула толпа вооруженных городских голодранцев, двигавшаяся к Дону или, напротив, с Дона бегущая. А предводительствовал над партизанами, или, может быть, все-таки над солдатами новой регулярной армии человек на огромной гнедой кобыле. Эта-то рыжая революционная кобыла, великолепно отороченная черными гривой и хвостом, на Дарью произвела впечатление куда большее, чем сам наездник, один из вероятных прапрадедов Игоря Сошникова — боевой командир Арон Левин, маленький, в новой фуражке с тряпочной красной звездой, с выбивающимися из-под фуражки такими же, как и у недавнего ее кочующего возлюбленного, черными кудрями, с крючковатым носом, но в компенсацию малому росту имевший, помимо огромной кобылы, внушительный маузер в деревянной кобуре на правом боку, а на левом — шашку, опускавшуюся куда ниже стремени. Как впоследствии убедилась Дарья, ни с маузером, ни с шашкой Арон никогда не расставался, даже ночью шашку укладывал рядом с собой на лавке, а маузер подсовывал под соломенную подушку.

Откуда только взяли, может быть, нашли на железной дороге среди беженцев, но пригнали красноармейцы с собой переодетого мужиком «еврейского попа». Видимо, у Арона Левина глаз был наметан на такого рода птиц, так что маскировка в виде потрепанного сюртука, рубахи-косоворотки, широких портков и картуза беглецу не помогла. Сорвали с него картуз, а оттуда и вывалились длинные свалявшиеся пейсы.

Так что на второй день в селе устроилось светопреставление. Собрав на площади перед церковкой местных, красноармейцы вытолкали на середину круга раввина, а заодно из церкви вытащили онемевшего, еле двигавшегося от испуга отца Михаила. Уж очень охоч был до театральных эффектов Арон Левин, отчего вскорости и сам погиб. А тут приспело такое важное дело — борьба с мракобесием.