Сошников же и теперь, вот так спонтанно взявшись за составление странной путаной родословной, невольным воображением увидел ночные силуэты, темные дома и черные кудри деревьев, всполохи костра на отшибе, там, где днем дети гоняли большое стадо гусей к реке, а ночью звучала гармонь и девки выводили свои песни, в которых тянулась и тянулась их грустная мечта. А так или немного иначе текло время через то темное пространство, и так ли пространство нанизывалось на темное время ночи — разве такие детали что-то прибавляли миру или убавляли от него?.. Через бурьян в потемках пробирались двое: она, опьяневшая от небольшой чарки хлебного самогона, от плясок у костра, с шалью в руке, которая маленьким белым демоном мелькала в тьме. И он — кудлатый, слитый с ночью цыган, совсем потерявший голову за месяц уговоров, пока табор стоял возле самого села, у реки, что было даже покойно местным, потому что они полагали, что цыгане не станут безобразить там, где остановились, а будут уходить на промысел куда подальше. Так что «обсчество» постановило правильно: «Пусчай поживут, легчей приглядеть». Поначалу так оно и было: тишина и покой, утрата бдительности.

И вдруг такое! К рассвету от табора остались только колья в земле на месте шатров и дымящиеся головешки от костров. Увели цыгане красавицу-солдатку, утешительницу, к которой если кто из мужиков косо не захаживал, потому что о таких делах обычно только много разговоров и бывает, но косо в ее сторону посматривали и мечту лелеяли многие. Так ведь помимо Дарьи из села исчезли две пахотные лошадки! Эти лошадки и стали уважительной причиной для последовавшей двухдневной погони. Кто же позволил бы мужикам два дня страды плутать по волостям из-за какой-то там пропащей солдатки. Утром парни постарше и мужики помоложе, уже отсидевшие в окопах и знавшие, почем фунт лиха, в ухарстве побросали земельные работы, оседлали коников, похватали кто колья, а кто обрезик, любовно выпиленный из фронтовой винтовочки, и поскакали следом. И к вечеру второго дня, хотя цыгане, делая петли, пытались запутать следы, мужики настигли резвые брички и отбили свою непутевую бабенку, лошадок, а заодно пограбили, попортили обоз и даже одного цыгана подстрелили и еще нескольких основательно помяли-покалечили. Да и то — время-то было совсем лихое и повод вроде как подходящий.

Так Дарья первый раз стала прямой причиной смерти человека — того неизвестного подстреленного цыгана — уж не ее ли возлюбленного?

Досталось и самой Дарье — некий «староста», то есть, надо полагать, самостийный местный авторитет, замещавший отсутствующую в селе власть, оходил ее плетью. И хотя взрослую в общем-то бабу, самостоятельную, проживавшую с больной свекровью и двумя сопливыми золовками, иными словами тащившую на себе хозяйство, пороть не с руки, но уж он-то в сердцах просек и сарафан и белую кожу — до крови. Впрочем, не свое портил — ничейное. Можно было догадаться, что несколько белых рубцов на спине и заду в будущем вовсе не безобразили ее, а даже прибавляли Дарье шарма и возбуждали в мужчинах особую жалость.