Это ощущение отрезвляющим холодком пробежало по телу. Сошников стал выбираться из толпы — сначала проталкиваться спиной, потом сумел развернуться и, наконец бросив флажок под ноги, вскоре пробился на простор, сутулясь и пряча глаза, торопливо зашагал по тротуару. Он не мог понять, что же с ним произошло. Как вообще он оказался там, на площади? Почему говорил то, что никогда бы в жизни не мог сказать, да еще тряс при этом флажком, а потом пожимал холодную лягушачью руку!

Начинала болеть голова — настолько сильно, что трудно становилось идти. Еле добрался до редакции, выпросил у секретарши две таблетки от головной боли, но еще часа полтора не мог придти в себя.

* * *

Однако ближе к обеду пришлось пересилить слабость. В это время маленькая редакционная бригада газетных рэкетиров собиралась в очередной вымогательский рейд. В бригаде, кроме Сошникова, было еще трое: рекламщица Марина, фотограф Толик и водитель Виктор.

Марина была крупной дамой лет под сорок, с крепким деревенским телом и пухлым розовым лицом доярки. Эту ее суть не могли замаскировать ни модная дорогая одежда, ни распущенные выбеленные волосы, ни боевой макияж, ни множество отдающих цыганским бряканьем золотых и не очень золотых побрякушек: цепочек, кулончиков, сережек, перстеньков, телефона на шее в расшитом кожаном чехольчике… Недаром в редакции ее звали вовсе не Мариной, а Марфой — причем в глаза, причем некоторые даже не знали, что ее настоящее имя — Марина. Она ничуть не обижалась, наверное, находя в прозвище солидность и уважение.

Марфа-Марина слыла идеальной рекламщицей: ее напористость дополнялась алчностью и потрясающим филистерством, которому вовсе не мешали два диплома о высшем образовании. Так что эти ее неизбывные качества давно запечатлелись на ее лице несводимыми чертами круглосуточного, по ночам просыпающегося от бухгалтерской лихорадки счетоводства: вылезающие из-под макияжа складки озабоченности, мешки под глазами и еще дотягивающийся сквозь косметику тонкий запах будто немного прогорклого масла: легкий перегарчик от вчерашнего «полусладкого», приправленный парой ментоловых сигарет.

Марфа иногда произносила где-то услышанную замечательную фразу: «Главное правило рекламщика: пусть твоя левая рука не ведает, что творит правая. — И добавляла, прищурившись, будто бы понимала, в чем настоящий смысл тирады: — А правая рука пусть не ведает, что творит левая».

Но и не вникая в смыслы, она следовала лозунгу безукоризненно, демонстрируя готовность рекламировать абсолютно что угодно и кого угодно. Весомым рекламодателям Марфа нравилась. Особенно когда ее плотные формы доярки подчеркивались светлыми тугими брюками и несколько откровенной красной блузкой, а кроме того выгодной посадкой на предложенный стул. Сошников замечал, как какой-нибудь заводской генеральный старикан, давным-давно ороговевший в своем едва не пожизненном кресле, делал характерное глотательное движение, стоило только Марфе расположиться к нему профилем и начать плавную посадку… Трудно было назвать такие вещи мелочами, подобные «мелочи» в рекламном деле звенели весомой монетой.