Она не договаривает, не желая еще больше огорчать его и вспоминать человека, который издевался над ним на протяжении стольких лет.

— Теренций давал греческие имена всем своим любимчикам. Думаю, мне стоит радоваться, что именем Эрос нарекли другого мальчика, хотя я и «Филоса» всегда ненавидел, по крайней мере до тех пор, пока не встретил тебя. Теперь мне даже нравится, когда ты называешь меня «возлюбленным» на своем родном языке.

Амара целует его, и он проводит большим пальцем по ее щеке:

— Иногда я думаю о том времени, когда наш ребенок подрастет, когда мы больше не сможем быть вместе, как сейчас, потому что даже в этом доме придется притворяться, будто я для тебя никто. И когда это случится, ты все равно сможешь признаваться мне в любви каждый раз, когда будешь произносить мое имя.

Амара обнимает его и благодарит темноту, которая скрывает ее слезы.

Глава 42

Глава 42

Видеть свое отражение в блюде означает прижить от служанки детей.

Если такой сон приснится тому, кто сам раб и не имеет прислуги, то следует считать, что блюдо ему указывает на рабское состояние[19].

Боли приходят к Амаре в самое глухое время ночи. Они вырывают ее из сна: когти, которые вцепляются в нее, а затем отпускают. Амара вглядывается во тьму. Ничего. Затем боль набрасывается снова — и Амара широко распахивает глаза. Не агония, но предупреждение, отдаленное ворчание грома, предшествующее буре.

Филос спит. Его медленное, размеренное дыхание подобно ласке. Амара пока не будит его, только прижимается к нему чуть плотнее, чтобы ощутить его тепло, черпая в нем успокоение. Она солгала Филосу в тот раз, когда сказала ему, будто этот ребенок был нужен ей самой тоже. У Амары не было ни малейшего желания становиться матерью, когда она забеременела, ни малейшего желания чувствовать все эти изменения своего тела, рисковать жизнью, терпеть трудности, которые неизбежны с беспомощным ребенком на руках. Однако за последние месяцы что-то поменялось. Любовь, которую она испытывает к Филосу, — неизменная ноющая боль в сердце — перенеслась на зародившуюся в ней жизнь.

Боль накатывает снова — и Амара охает. Филос дергается. Он бормочет ее имя, еще не очнувшись ото сна.

— Думаю, начинается, — шепчет она.

В одно мгновение Филос стряхивает с себя сон и садится на кровати.

— Ты в порядке? Послать за повитухой?

— Нет. — Она берет его за руку, чтобы успокоить. — Можно подождать до утра. Это продлится еще долго, а схватки не скоро наступят.

Филос больше не дышит ровно, и даже в темноте Амара видит страх в его глазах.