Светлый фон

– Вы уверены? Это очень важно! – Костя встал со стула и подошёл к кровати. – Что-то должно быть, и это главная точка всех проблем.

– Что ты загадками говоришь? Думаешь, я не знаю свои активы?

– Подумайте… Вот! – вдруг Костю осенило. – Скорее всего, это принадлежит не лично вам, а заводу.

Костыльков пожал плечами и взял с тумбочки сотовый телефон. Чуть поморщившись, он набрал номер и приложил трубку к уху.

– Жора, это я… Да, нормально, выпустили под подписку. Сейчас в больнице, сердце прихватило. Нормально, нормально… Жора, меня слушай, – Костыльков чуть повысил голос. – Скажи мне, у завода есть какие-то объекты крупные в центре? Или не в центре, но за пределами территории… Ты уверен?.. Хорошо. Отбой. – Он отключился и положил трубку на тумбочку.

– Нет ничего. Что за глупости? При чём тут недвижимость? Ты знаешь, сколько стоит мой завод?

Костя понял, что Сан Саныч раздражён.

– Я не знаю. Может быть, я ошибся, – он потупил взгляд и растерялся. – Просто кавказцы эти, Артур… Что-то им ещё нужно.

– Завод им всем нужен. А Артур твой просто посредник. За долю работает. Но… – Костыльков не успел договорить, как дверь в палату открылась и вбежала Светлана.

– Саша, Сашенька! – Она кинулась к койке, попыталась обнять мужа, но тот её отстранил.

– Чего пришла? – морщась, спросил Костыльков.

Светлана замерла в нерешительности.

– Как это чего, любимый? Нам Жора позвонил. Сказал, что ты в больнице. Что врач говорит?

– Нам? – спросил Костыльков и только сейчас заметил в дверях Моцарта. – Сука, что же вы делаете, твари?!

– Саныч, не пыли. Успокойся. – Моцарт сделал шаг вперёд, бросил на пол большую дорожную сумку и подошёл к кровати Костылькова. В руках он держал пластиковую папку для бумаг.

– Всё спланировал, да? – Костыльков с ненавистью посмотрел Моцарту в глаза.

– Дурак ты, хоть и умный, – спокойно ответил Моцарт и положил папку Костылькову на живот. – Посмотри.

Костыльков нехотя открыл папку. Сверху лежал какой-то договор. Он вытащил три скрепленных листа и бегло прочитал.

– Что это за хрень? – опешил Костыльков.

Моцарт молчал.