Дики сорвал с себя рубашку. Перламутровая запонка, отстегнувшись, покатилась по черно-белым плиткам пола. Он с некоторым усилием стряхнул с ноги правый ботинок, а вот левый снять не сумел и все прыгал туда-сюда, пока не налетел на раковину. Оставленный там стакан, разумеется, тут же соскользнул со своего насеста и разбился о слив. Зато снять ботинок Дики все-таки удалось, и он с видом победителя помахал им в воздухе.

Я тем временем уже успела снять с себя абсолютно все и хотела уже нырнуть в ванну, но тут Дики заорал: «Пена!», и бросился к полочке с рождественскими подарками. Он яростно их перебирал и никак не мог решить, какую же пену для ванны лучше выбрать. В итоге он схватил два флакона и решительно вылил в воду содержимое обоих. Затем старательно взбил пену, и она поднялась мощной шапкой. От нее сильно пахло лавандой и лимоном.

Я скользнула под эту пенную шапку. А Дики прыгнул в ванну, как школьник-прогульщик прыгает в пруд, и так торопился, что забыл снять носки. Стащив их, он запустил ими в стену; послышался шлепок. Затем, пошарив за спиной, он вытащил какую-то щетку и спросил:

– Может, потрем друг другу спинку?

Я взяла у него щетку, швырнула ее на пол. Потом обвила ногами талию Дики и, опираясь руками о края ванны, легко опустилась к нему на бедра.

– Лучшая красота – это я, – сказала я.

Глава двадцать первая Кого снедали голод и нужда, несите слезы горькие сюда![169]

Глава двадцать первая

Кого снедали голод и нужда, несите слезы горькие сюда![169]

Утром в понедельник я сидела на заднем сиденье лимузина рядом с Мэйсоном Тейтом, и мы направлялись в Верхний Вест-Сайд брать интервью у одной великосветской дамы. Тейт пребывал в дурном настроении. У нас все еще не хватало главной статьи для первого номера, и с каждой неделей недовольство Тейта собой все росло, а порог терпимости по отношению к другим становился все ниже. Пока мы ехали по Мэдисон-авеню, кофе в стаканчике, который он прихватил с собой, стал казаться ему слишком холодным, воздух – слишком теплым, а водитель – слишком медлительным. Мало того, данное интервью, устроенное издателем, было, с точки зрения Тейта, колоссальной тратой времени. У этой старой дамы, сказал он, великолепное воспитание, но сама она чрезвычайно глупа и обладает крайне ограниченным и туманным мировоззрением, чтобы встреча с ней могла обещать хоть какой-то интерес. В общем, то, что меня попросили сопровождать мистера Тейта на интервью – хотя обычно это считалось даже почетным и воспринималось как некая форма поощрения, – сегодня следовало воспринимать как наказание. Собачку все еще продолжали держать на привязи и не разрешали высовывать нос из конуры.