— Но не настолько же, насколько…
— Да! Настолько же! О Господи, я не знаю…
В отчаянии я хватаю ее за плечи.
— Даже если это так, даже если ты его любишь так же, как меня, ты мне нужна больше, чем ему. Даже если ты нас одинаково любишь, все равно у меня больше доводов: неужели ты не понимаешь, что ты мне нужна, чтобы…
— Нужна! Нужна, вот и все! — плачет она, уткнувшись мне в грудь и ее уже чуть ли не истерические рыдания заглушаются плотной шерстью свитера.
— Вив! — начинаю я снова. Она поднимает голову. Мы слышим тяжелые шаги возвращающегося Хэнка.
— Поехали! — кричит он снизу. — Слышишь, Ли? Вив!
При звуках его голоса ее мученический взгляд вдруг меняется, она опускает глаза, словно придавленные к земле тяжестью огромной тени, той самой, что я не распознал, когда увидел ее у дверей. Потому что я и представить себе не мог, что эта тень может коснуться лица Вив. Но теперь я не сомневался, что это не что иное, как обычный стыд. Я не разглядел его раньше, потому что это был стыд не за себя и свою вину, как и не за меня, это был стыд за человека, настолько потерявшего власть над собой, что он ни на секунду не мог выпустить из вида свою жену, настолько обессиленного лихорадкой, что он не был способен ни на что иное, как только увезти меня на другой берег, чтобы не дать ей побыть со мной наедине чуть дольше…
— Послушай, Вив, можно, я ненадолго возьму этот семейный альбом? Показать в школе мое наследство.
Поскольку Вив сама отчасти была повинна в этой слабости, у нее нет выхода. Это и останется у нее в памяти, как у меня — ее фотография, спрятанная в альбоме. Мне было больше нечего сказать. Она отходит к окну: «Лучше поезжай, Ли; он ждет», движения ее медленны и тяжелы. Я не представлял себе, что стыд за другого может оказаться более тяжелым грузом, чем собственная измена. «У бедняжки слишком гипертрофировано чувство сострадания», — решаю я.
И тем не менее, спустившись в коридор и натолкнувшись там на Хэнка, грызущего ноготь, я чувствую, что тоже обременен тенью настолько же громоздкой, насколько и непривычной.
— Поехали, Малыш, — нетерпеливо говорит он. — Сапоги я надену внизу.
— Еще недавно ты так плохо себя чувствовал, что даже не мог подняться.
— Да, думаю, пары глотков свежего воздуха мне как раз и недостает. Ты о'кей? Готов?
— Вперед. Я сделал все, за чем приезжал…
— Вот и хорошо, — замечает он, направляясь к лестнице. Я иду за ним и думаю: