– А скажу. – Пал Палыч деловито осмотрелся и включил электрический чайник. – Когда кабана стреляют, головý бярут на холодец. А пятак выбрасывают. Потому что в холодец он ня идёт. Им ня надо этот пятак – вся челюсть эта ня нужна. Будешь варить – зачем она? Голова на холодец, и шею прихватывают – это да, это дело. Светлый холодец выходит, ня жирный… Вкуснятина. – Пал Палыч поставил на стол чашки и жестом предложил Петру Алексеевичу садиться. – Вот погодите – угощу. У меня в морозильной, – он кивнул на отдельную морозильную камеру, стоящую рядом с холодильником, – лежит голова прошлогодишника. Лучше, чем с кабана головы и с сома головы, нет холодца.

– Кухарь, – добродушно съязвила Нина.

– Ухарь, – в тон и в рифму откликнулся Пал Палыч.

– Ёперный театр! – энергично пыхнула хозяйка. – Первый парень на деревне, а в деревне три двора! С лешего вырос, а ума-то ня вынес! – И, бережно держа в руках два горшочка с рассадой, выскользнула за дверь.

– Что, из рыбы тоже холодец варите? – поинтересовался Пётр Алексеевич.

– Из сома. Из головы его.

– Это как заливное, что ли?

– Да, желе и из головы рыбье мясо. Есть в голове кусочки… – Пал Палыч ополоснул заварной чайник и насыпал из пачки чёрный лист. – Нам в том году дали от сома головý. Тридцать пять килограмм был сом. На живца поймали, вытащили и забили. Под Бежаницами в заповеднике есть глухие озёра и там – сомы. Огромные бывают… – Пал Палыч вздохнул. – Что говорить, хорошо живём. У нас только денег ня хватает, а так-то мы как у Христа на пазухой: рыба есть, мясо есть. Мы ж в природе, Пётр Ляксеич… А тут надо аккуратно – лишний раз словца плохого ня загни. Ня то в уши Богу надуешь, а Тот и обидится, осерчает: «Ты – свинья, – скажет. – Тябе всё дадено, а что денег нет, так зачем тябе деньги – деньги от Сатаны». Так бы вот надо. А то все сейчас угнятённые, нет улыбок – всем недовольны. А мне приятно, когда улыбаются… – Хозяин замолчал, снял с подставки закипевший чайник и налил кипяток в заварник. – Я деньги ня прижимаю. Или чтоб на сторонý куда… Всё здесь. Нина знает, где деньги лежат. Те, которые я отдельно заработал. Пенсию мою она получает, я к этому даже ня лезу, а что я работаю на стороне, то я кладу вот сюда, – Пал Палыч мягко хлопнул ладонью по столу, – и она это всё знает. И заначки нет. Мои деньги – вот. Если мне надо что, запчасти, там, бензин, я бяру. А заначка зачем? По сёстры ходить – так у меня нету. Для чего заначка?

«По сёстры, – освежил Пётр Алексеевич в памяти словарь местных фразиологизмов, – это значит к любовнице». После чего подумал, что деньги – извечная русская нехватка. Не прирастает в русской земле капитал, не лезет из квашни тестом – как в кошель ни сунешься: купи́шь уехал в Париж, а тут остался шиш. Так испокон века русский «купишь» и бегает на сторону, «по сёстры»: раньше – в Париж, теперь – в Лондон и офшоры. Не в свои сёла и малые города и даже не в свои столицы – на Каймановы острова, на Кипр, в Панаму, к чёрту на кулички. А здесь… Здесь светло и просторно, пусто и скудно – зияет земля, не обрастает достатком. Только заведётся капитал – вымывает его отсюда, как навоз из авгиевых конюшен.