Дождавшись нового точения, Пётр Алексеевич поднял ружьё, затаил дыхание, прицелился и ударил из нижнего ствола. Если стрелять под песню, в случае промаха есть надежда, что глухарь не слетит, и тогда можно сбить его со второй попытки. Однако этого не потребовалось. Ружейный гром гулко прокатился по сонному лесу, и с сосны, сопровождаемый треском обломанных веток, чёрным комом шлёпнулся в мох лесной красавец. «Небо – птицам…» – со странным замиранием в груди вспомнил Пётр Алексеевич свои вечерние фантазии.

Жизнь – игра. Игроков – без малого восемь миллиардов. Какие у тебя шансы? Пётр Алексеевич вполне отдавал себе отчёт относительно этих призрачных шансов и тем не менее, возвращаясь с охоты, часто чувствовал себя победителем. Почему? Этот вопрос он задавал себе в скептическую минуту и сам на него отвечал: «Потому что так устроен мир и так устроен человек: он должен верить в свою удачу и свою избранность. Ему нужна эта сказка – таково условие его примирения с бездонным ужасом бытия. Рыбка посуху не ходит – без воды не может жить…»

Вернувшись в приподнятом настроении, едва не триумфатором, в Прусы, Пётр Алексеевич не стал ощипывать глухаря. Во-первых, он хотел похвастать трофеем – мошник был велик и краснобров – перед Пал Палычем, а во-вторых, он сам ещё не решил: закатить ли в Петербурге пирушку с дичью или отдать птицу чучельнику, благо среди знакомых у него был такой – работал в Университете Герцена, при музее на кафедре зоологии. Кафедру возглавлял давний друг Петра Алексеевича – профессор Цукатов. Он говорил, что чучельник угрюм и своенравен, – ну так что ж? Если угрюмый умелец не возьмётся сам, то всяко присоветует подходящего мастера.

Ещё раз полюбовавшись добычей, лежащей в багажнике на расстеленном полиэтилене, Пётр Алексеевич увидел на груди глухаря кровь и решил отмыть перья, чтобы птица в момент предъявления Пал Палычу предстала во всей красе. Налив в ковш воды из баклажки, он положил уже остывшего и сделавшегося твёрдым мошника на уличную скамью и принялся обмывать ему антрацитовую, с изумрудным отливом, грудь. Однако перья, намокнув, слиплись, как-то жалко подвернулись и сразу потеряли нарядный вид. Пока лесной здоровяк окончательно не превратился в мокрую курицу, Пётр Алексеевич оставил глухаря в покое, бросив костенеющую тушку обратно в багажник.

Проспав до десяти, он протопил печь, заварил чай, позавтракал крутым яйцом и бутербродом с грудинкой, после чего, несмотря на лёгкую хмурь в голове, которая всегда случалась с ним, если сбивался сон (а нынче он был сбит по всем статьям), отправился в Новоржев.