После четвёртого бокала Нина раскраснелась и громко, с баловными звонами в голосе запела:

Нарочито растянув с постепенным понижением тона последний слог, хозяйка обвела помолодевшим взглядом кухню, видя, должно быть, сквозь павшую на глаза пелену воспоминаний совсем не то, что предлагала ей действительность, и заголосила снова:

Никогда прежде Пётр Алексеевич не слышал местных запевок в оригинальном исполнении. Да и ни в каком другом тоже. Тесть не раз рассказывал про легендарную новоржевку – духоподъёмный марш под гармонь, заводивший в его юности парней на драку, когда сходились по праздникам стенка на стенку деревня с деревней, чтобы из чувства локального патриотизма самозабвенно ломать друг другу носы и крошить зубы, – но, увы, не мог припомнить ни слова из этой яростной «марсельезы». Сейчас было другое. Совсем другое – озорной флирт, напористое кокетство, задиристо-дразнящая насмешка над кавалером, игра в опытность и неприступность перед неминуемой сдачей цитадели…

Дальше Нина, окончательно погрузившись в грёзу наяву, пела уже без перерыва, как на сельской гулянке:

И тут внезапно в левое ухо Петра Алексеевича ударил громогласный речитатив хозяина:

Нина распахнула горящие глаза, обожгла жаром мужа и приняла вызов:

Пал Палыч крякнул, рассёк, подавшись вперёд, носом пространство и шлёпнул рукой по столу:

– Всё, ня буду больше. – Нина обмахнула разгорячённые щёки салфеткой, на лице её гулял праздник.

Пётр Алексеевич с восхищением смотрел на хозяйку – за годы знакомства в такой полноте чувств Нина предстала перед ним впервые. Определённо в юности она не была похожа на тех девочек, что сжимают кулачок в ожидании, когда от слов признания мальчик перейдёт к действиям и попробует её обнять, или взять за плечи, или что там ещё делают мальчики, когда у них выходит запас лирических объяснений. Да и теперь жизнь явно не держала Нину на сухом пайке желаний. Какая тут «верёвочка», какое «повешусь»? Что за фантазии?

– За нас! За жизнь! За охоту! – воззвал Пал Палыч и поднял рюмку.

На реке под домом кормился выводок крохалей – шесть нарядных хохлатых уток, изящно держащих головы на длинных шеях. Сентябрь выдался тёплым, утки жировали и пока не собирались сбиваться в стаи для дальнего перелёта. Стрелять дичь, не выходя со двора, Пётр Алексеевич считал делом недостойным, поэтому решил попытать удачу в охоте с подхода – рано поутру отправиться на шоссе к мосту, спуститься к Льсте и вверх по течению пройти до старой мельницы, поднимая из нависших над водой кустов затаившихся уток и стреляя их влёт. Река была не глубока – зная дно, в болотниках можно обойти ямы и добраться по изворотливому руслу от моста до мельницы, не замочив штаны. Такова была теория. На практике всё вышло несколько иначе. Тяжело бредя против упругого потока, Пётр Алексеевич едва ли не в начале пути умудрился на мелководье запнуться о притаившийся валун, завалиться на бок, спасая на вытянутых руках от купания ружьё, насквозь промокнуть и набрать полные сапоги воды.