— В таком случае не пускай пока никого. Я сейчас.

Он ушел и тут же вернулся с полицейским, которого Галатин узнал: вчера он был дежурным в отделе. А сегодня, значит, поручили работу на воздухе.

— Соблюдаем порядок, не доводим до конфликта! — распорядился полицейский.

В результате мужчину в дубленке настоятельно попросили выйти и еще раз провериться. Тот возражал, но вышел, у него оказалась температура тридцать семь и пять.

— Еще выше стала! — оповестила девушка-проверяльщица.

— Это от нервов! — закричала женщина в шубе. — Вы что тут беспредел разводите, мы законно билеты купили!

— Ничего страшного, сдадите, в кассе примут, — сказал Суслов.

— Нам не сдать надо, а ехать! Вы рехнулись, что ли, к родным детям нас не пускать? Вы чего добиваетесь? Я вам такое тут сейчас устрою, что вы пожалеете, что со мной связались, я серьезно говорю, хватит тут своевольничать, ишь какие!

Женщина шумела все громче и смелее и уже не выглядела такой робкой и просительной перед начальством, как показалось сперва, потому что дело касалось самого важного в ее жизни — семьи, детей и внуков, которые ее ждут, и она всех порвет, кто встанет на ее пути. Так она и выкрикнула, что порвет, но никого не порвала, а девушка под опекой Суслова и полицейского продолжала проверять температуру, и отсеяла еще троих — Галатина, интеллектуала и старуху в шерстяном вязаном платке и куртке, которая ей была настолько велика, что выглядела балахоном в форме конуса до земли.

Все отсеянные возмущались, требовали позвать руководство, грозили письменными жалобами, пытались договориться с проверяльщицей, с Сусловым, с полицейским, взывали к совести, в итоге автобус ушел, а они остались. К ним вскоре присоединились еще двое — юноша и девушка, которых не пустили в другой автобус, тоже на Рязань, но с другим маршрутом.

Всей группой они отправились сдавать билеты в кирпичное здание автобусной станции, неприхотливой архитектурой напоминающее общественный туалет. Кассирша принять билеты отказалась:

— До отхода вернуть надо было. А после отхода считается, что использованные, — сказала она.

И услышала такие проклятия, такую ругань, такие угрозы, каких, наверно, никогда не слышала в своей жизни. Казалось, еще немного, и рассерженные люди разнесут тут все, выбьют стекло в окошке, высадят решетку и что-нибудь сделают с самой кассиршей. Но ничего не произошло, кассирша лишь задернула ядовито-желтую занавеску, отгораживаясь от бунтовщиков, и они вышли на улицу с целью найти какой-то транспорт, потому что ехать никто не передумал.

К ним подошел хмурый мужик, заросший полуседой щетиной, спросил: