— Ксю, ты там?

— Я здесь, — осторожно ответила Ксюха, разогнав гномиков мухобойкой здравого смысла. — А ты?

— Где же мне ещё быть?

— Не знаю. Где-то не в себе. Ты вообще помнишь, что произошло?

— Не очень. Расскажешь?

— В красках опишу.

— С интересом послушаю. Но сначала тебе придётся меня отсюда выпустить… и, наверное, помочь мне встать… Мне что-то совсем фигово.

Голос звучал тихо, устало и проникновенно. Пробирал до мурашек и заставлял сердце сжиматься от жалости.

Ксюха чувствовала себя Одиссеем, не слишком крепко привязанным к мачте. А лучше бы уши воском залила!

— Я тебя не выпущу, — произнесла она не столько для Людвига, сколько для самой себя. — Даже с дивана не встану.

— Мне плохо.

Он не врал. Совершенно точно — не врал. А Ксюха искренне хотела помочь, но знала: лучшее, что она может сделать, — не открывать дверь. Не выпускать. Не верить. Как бы больно ей при этом ни было.

С дивана она всё-таки поднялась. Не выдержала. Вышла в коридор, прислонилась к стене возле туалетной двери. Людвиг был совсем рядом, в нескольких сантиметрах. Она даже слышала его дыхание — тяжёлое, прерывистое.

— Ксю, помоги мне.

— Не ной и сиди спокойно. Сейчас Тимур придёт и что-нибудь придумает.

— Мне страшно… Мне кажется, я умираю. Знаешь, никогда не думал, что умру в туалете на холодном кафеле.

— У тебя пледик есть, — буркнула Ксюха и укусила себя за палец. Надеялась, что хоть так сможет отвлечься от того безумного урагана, который бушевал внутри.

Зря надеялась: теперь больно было не только душе, но и пальцу. А легче не стало ни капельки.

Часы уверяли, что с момента звонка прошло всего пять минут.

— Не думал, что ты такая жестокая, — сообщил Людвиг.