«Тех, кто будет читать это скромное сочинение, просим простить нас, если мы где-либо не нанесли противникам смертельного удара и оказались слабыми защитниками истины. И о том я хочу еще просить читателя, чтобы если что-либо окажется недостаточно ясно выраженным у нас вследствие ли трудности вопроса или различного значения и особенностей некоторых слов, пусть не отвергает сразу этого, пока еще раз не прочтет. Ибо когда снова и прилежно рассмотрит сказанное, то откроет ясную мысль того, о чем говорится». [1220]

«Тех, кто будет читать это скромное сочинение, просим простить нас, если мы где-либо не нанесли противникам смертельного удара и оказались слабыми защитниками истины. И о том я хочу еще просить читателя, чтобы если что-либо окажется недостаточно ясно выраженным у нас вследствие ли трудности вопроса или различного значения и особенностей некоторых слов, пусть не отвергает сразу этого, пока еще раз не прочтет. Ибо когда снова и прилежно рассмотрит сказанное, то откроет ясную мысль того, о чем говорится». [1220]

И это действительно так. Немало можно встретить у Леонтия мест, которые становятся понятными только после неоднократного прочтения и продумывания. И это, в свою очередь, нисколько не удивительно именно потому, что в этих местах Леонтий касается самых неудобовыразимых и сокровеннейших сторон таинства Боговоплощения. Во-вторых, причиной некоторой темноты мысли в сочинениях Леонтия следует считать то, что эти сочинения не были тщательно отделаны самим автором с внешней стороны, со стороны языка и стиля. «Мы не предполагали писательствовать (λογογραφεῖν) — заявляет Леонтий, — а только подготовить более нас способным сырой материал и зачатки (ἀφορμὴν καὶ σπέρμα) и предоставить их со всей готовностью для более совершенной обработки». [1221] Подобное откровенное заявление само собой говорит, что данные сочинения являются не плодом тщательной кабинетной работы, а простыми записками труженика-полемиста, запротоколировавшего здесь свои отчеты о бывших диспутах с сектантами или же набросавшего мысли и взгляды при подготовках к таким диспутам.

Всматриваясь пристальнее в изложение сочинений Леонтия, в их язык и стиль, мы повсюду находим много хотя и мелких, но и общей сложности очень убедительных деталей высказанного нами положения. Так, у Леонтия повсюду заметно стремление оживить и упростить свою речь, которая по самому своему сюжету всегда готова была принять сухой, отвлеченный и слишком серьезный характер, для простецов тяжеловесный и утомительный. К служащим этой цели оборотам и словам можно отнести очень частое употребление родительного самостоятельного и обращение к читателям во множественном лице, как бы в живой беседе с ними. [1222] С той же самой целью Леонтий нередко вставляет в свою речь ободрительные возгласы, вроде φέρε, ἄγε — «ну», «ну-ка», [1223] ἔτι «еще», «как-то». [1224] Несомненно также, для внесения некоторого разнообразия и оживления речи у Леонтия часто ставятся вопросы (вот почему у него так часто встречаются частицы πῶς и ὡς «как»), и даже прямо речь развивается в катехизической форме. Мы знаем, что два из его сочинений написаны в диалогической форме, при которой сочинение, безусловно, и легче читается, и скорее понимается. Итак, вообще на всех сочинениях Леонтия лежит несомненный отпечаток их житейско-практического происхождения, а потому и некоторой необработанности или, лучше сказать, недоработанности с внешней стилистически-вербальной стороны, которая, в свою очередь, печально отразилась на ясности мыслей и стройности их развития. Наконец, в-третьих, имея дело с трудами Леонтия, мы всегда должны помнить, что среди них есть интерполированные сочинения, то есть уже заведомо утратившие первоначальную чистоту своего текста, и что самые подлинные сочинения его в отдельных словах и выражениях легко могли претерпеть в течение своего многовекового существования некоторые изменения в худшую сторону. Поэтому все встречающиеся на страницах этих сочинений дефекты в отношении языка, стиля и т. д. мы столько же можем относить на счет самого Леонтия, сколько, и даже с большим правом, можем приписывать тем, кто приложил к ним руку впоследствии.