Кальвин критиковал натянутые, чересчур ортодоксальные толкования, например такие, когда стих из Книги пророка Исаии («и вся праведность наша – как запачканная одежда»[69], Ис 64:6) разъясняли как указание на то, что все благие дела людей на самом деле злы, или другой стих, взятый оттуда же – «Свят, Свят, Свят» (Ис 6:3) – приводили как доказательство истинности доктрины о Святой Троице:

Древние цитировали этот пассаж, желая доказать наличие трех личностей в одной сущности Божества. Я не выражаю несогласия с их мнением; но если бы мне пришлось противостоять еретикам, я бы скорее отдал предпочтение доказательствам более сильным; ибо еретики становятся более упрямыми и всем своим видом празднуют триумф, если выдвинуть против них неубедительные аргументы [17].

Древние цитировали этот пассаж, желая доказать наличие трех личностей в одной сущности Божества. Я не выражаю несогласия с их мнением; но если бы мне пришлось противостоять еретикам, я бы скорее отдал предпочтение доказательствам более сильным; ибо еретики становятся более упрямыми и всем своим видом празднуют триумф, если выдвинуть против них неубедительные аргументы [17].

И, как и Лютер, Кальвин довольствовался тем, что видел Библию приблизительно верной и необязательно совершенной в каждой мелочи: авторы были настолько точны, насколько того требовала их цель. И это не означало, будто им приходилось передавать в абсолютной точности все великое множество деталей. «Хорошо известно, что евангелисты не особенно щепетильно относились к последовательности времен и даже не особо сохраняли подробности слов и деяний» [18]. Там, где Евангелия слегка расходятся, не стоит, по мнению Кальвина, поднимать много шума из ничего. Время от времени он даже «подправляет» текст: «Кальвин был не первым и не последним из тех, кто защищал точность Библии, редактируя ее текст» [19].

Sola Scriptura

Sola Scriptura

Убежденность в том, что Священное Писание способно толковать само себя и что церковный «Магистерий» (официально назначенное учение) не нужен христианину для его понимания, лежат в основе еще одного принципа Реформации: sola scriptura, «только Писание». Согласно этому принципу, христиане обязаны следовать лишь тому, что можно доказать на основе Библии, и тем самым исключается большая часть аппарата средневекового благочестия, поскольку, согласно Реформаторам, в Библии не находят никакого подтверждения ни индульгенции, ни паломничества, ни так называемые таинства или покаянные деяния. Все это – человеческие изобретения, и никто не смеет говорить, будто они необходимы христианину. Но Реформаторы разделились в вопросе, как относиться к тому, о чем в Библии не сказано ничего. Считать ли, что в таких вещах просто нет необходимости? Или они под запретом? Все лютеранское крыло Реформации выбрало первый вариант и стало утверждать, что в Церкви были обычаи, о которых ничего не говорилось в Писании, но при этом они оказывались благими и не таили вреда, конечно, при условии, что их не считали жизненно важными; у них даже появилось свое название: адиафора, «безразличные вещи». Другое крыло, кальвинисты, больше склонялись к другой мысли: если о чем-то не сказано в Библии (или чего-то нельзя доказать на ее основе), лучше не делать этого совсем. Вера в то, что любая сколь-либо значимая вещь должна упоминаться в Священном Писании, привела к итогу, который, наверное, был предсказуем: толкователи начали «вычитывать» из библейского текста все, что считали важным. Крайне показательным примером стал испанский библеист Бенито Ариас Монтано (1527–1598), весьма смущенный тем, что Библия совсем ничего не говорила о Новом Свете – и он приводил целые списки названий ветхозаветных мест, которые, по его словам, соответствовали местам в обеих Америках [20].