И я давно думал, что, презрев мирские надежды, со дня на день откладываю следовать за Тобой одним, потому что не являлось мне ничего определенного, куда направил бы я путь свой. И вот пришел день, когда я встал обнаженным перед самим собой и совесть моя завопила: «Где твое слово? Ты ведь говорил, что не хочешь сбросить бремя суеты, так как истина тебе не ведома. И вот – она тебе ведома, а оно все еще давит тебя; у них же, освободивших плечи свои, выросли крылья: они не истомились в розысках и десятилетних (а то и больше) размышлениях».

Так, вне себя от жгучего стыда, угрызался я во время Понтицианова рассказа.

Беседа окончилась, изложена была причина, приведшая его к нам, и он ушел к себе, а я – в себя.

Чего только не наговорил я себе! Какими мыслями не бичевал душу свою, чтобы она согласились на мои попытки идти за Тобой! Она сопротивлялась, отрекалась и не извиняла себя. Исчерпаны были и опровергнуты все ее доказательства, но осталась немая тревога: как смерти боялась она, что ее вытянут из русла привычной жизни, в которой она зачахла до смерти.

*

В этом великом споре во внутреннем дому моем, поднятом с душой своей в самом укромном углу его – в сердце моем, кидаюсь я к Алипию и с искаженным лицом в смятении ума кричу: «Что же это с нами? Ты слышал? Поднимаются неучи – и похищают Царство Небесное, а мы вот, с нашей бездушной наукой, и валяемся в грязи! Или потому, что они впереди, стыдно идти вслед, а вовсе не идти не стыдно?»

Не знаю, что я еще говорил в том же роде; в своем волнении я бросился прочь от него, а он, потрясенный, молчал и только глядел на меня: речи мои звучали необычно. О моем душевном состоянии больше говорили лоб, щеки, глаза, цвет лица, звук голоса, чем слова, мною произносимые.

При нашем обиталище находился садик, которым мы пользовались, как и всем домом, потому что владелец дома, нас приютивший, тут не жил.

В своей сердечной смуте кинулся я туда, где жаркой схватке, в которой я схватился с собой, никто не помешал бы до самого конца ее – Ты знал, какого, а я нет: я безумствовал, чтобы войти в разум, и умирал, чтобы жить; я знал, в каком я зле, и не знал, какое благо уже вот-вот ждет меня.

Итак, я отправился в сад, и за мной, след в след, – Алипий. Его присутствие не нарушало моего уединения. И как бы он оставил меня в таком состоянии? Мы сели как можно дальше от построек.

Душа моя глухо стонала, негодуя неистовым негодованием на то, что я не шел на союз с Тобой, Господи, а что надобно идти к Тебе – об этом кричали «все кости мои» (Пс 34, 10) и возносили хвалой до небес.