Так, обычно Бешт начинал утреннюю молитву на День Искупления едва ли не спозаранку, а тут вдруг задержался на несколько часов, а когда пришел в синагогу, то положил голову на пюпитр для книг, и несколько раз то поднимал, то опускал ее.

Наконец, он дал знак начать молитву, но когда кантор р. Давид приблизился к Ковчегу, Бешт закричал «Старый греховодник! Где тебя носит?!» — и стал честить его разными словами, так что перепуганный до смерти р. Давид подумал, что Бешт своим духовным зрением увидел на нем какую-то скверну. Он уже хотел отказаться от роли кантора и собирался уйти, как тут Бешт прикрикнул на него: «Останься!».

Трясясь от страха за то, что на нем есть какой-то неведомый ему грех, сокрушаясь по этому поводу всем сердцем, р. Давид приступил к молитве, но был в таком подавленном состоянии, что лишь стонал и плакал, но толком даже не понимал, что он говорит.

Уже по окончании молитвы р. Давид все еще со слезами на глазах подошел к Бешту и спросил: «Учитель, что за скверну ты во мне заметил?».

На что Бешт ответил, что он, упаси Б-г, не усмотрел в р. Давиде ничего дурного. Но когда ночью он настраивал себя на молитву, то увидел нечестивого ангела Самаэля, который перекрыл все дороги, по которым молитвы доходят до Творца, и готовящегося принять эти молитвы. Поэтому Бешт и задержался перед молитвой: он отнюдь не хотел, чтобы и она попала к Самаэлю.

Наконец, он высвободил тропку для молитвы, на которой Самаэль не мог поймать ее, но, чтобы быть уверенным в чистоте молитвы р. Давида, и в том, что в нее не заскочит ни одна посторонняя мысль, способная снова направить молитву к Самаэлю, Бешт и решил «сокрушить его сердце». Таким образом, его резкие слова по адресу р. Давида были ничем иным как настройкой его души перед молитвой, а как воспринимать его слова о Самаэля — как правду или аллегорию, это уже личное дело каждого.

Как мы уже рассказывали, накануне Дня Искупления 1757 года, когда по наущению франкистов епископ Микола Дембовский добился решения о сожжении Талмуда, Бешт в глубокой печали просидел весь день у себя дома, и если накануне прежних Судных дней благословлял всех жителей Меджибожа, то на этот раз благословил одного-двух и остановился.

Тем временем праздник приближался, Бешт направился в синагогу, произнес там проповедь, а затем вдруг припал к ковчегу и громко запричитал: «Ой, лихо нам! Хотят забрать у нас Тору! Не сможем мы и полдня прожить среди народов!».

В грозящей евреям беде Бешт обвинил раввинов-талмудистов, которые своим искажением самой сути иудаизма вызвали гнев как Всевышнего, так и великих душ мудрецов Мишны и Талмуда, собравшихся на суд. Затем, уже когда прочли молитву «Коль нидрей» («Все обеты»), открывающей молитвы Судного дня, Бешт сказал, что обвинение против евреев усиливается.