В таком напряженном настроении прошел весь Судный день, и перед «Неилой» — последней молитвой Судного дня — Бешт во время проповеди разрыдался в голос, прислонив голову к завесе ковчега, а затем дал указание начать молитву.

«Неилу» Бешт всегда вел сам, не заглядывая в молитвенник — кантор произносил очередной стих из молитвы, а Бешт громко повторял за ним. Но в тот момент, когда кантор дошел до слов «Открой нам врата», Бешт не повторил этот стих. Не сделал он этого и во второй, и в третий раз, после чего кантор замолчал, а в синагоге начало нарастать напряженное недоумение.

Дальше, думается, стоит пересказ в том виде, в каком она приводится в «Шивхей Бешт»:

«И стал тот (Бешт — П. Л.) страшно раскачиваться, иногда так наклоняясь назад, что голова оказывалась вровень с коленями, и перепугались они всем миром, как бы не упал он на землю, хотели подхватить его и поддержать, но боялись. Дали знать р. Зеэву Кицесу — благословенна память о нем! Пришел, взглянул ему в лицо и подал знак, чтобы не трогали его. А глаза его были выпучены, и, раскачиваясь, он голосил, как зарезанный бык. И продолжалось это около двух часов, и внезапно он очнулся, выпрямился, начал очень быстро молиться и закончил молитву»[261].

Когда уже после окончания Дня Искупления жители Меджибожа пришли к Бешту, чтобы выразить свое почтение, он рассказал им о том путешествии в небесные сферы с целью отменить вынесенный приговор, с которым читатель уже познакомился в главе «Визионер».

Разумеется, легче всего сказать, что Бешт эту историю просто выдумал для того, чтобы произвести впечатление на своих легковерных поклонников. И нет сомнений, что она такое впечатление и в самом деле произвела. Ну как же: Бешт находится на короткой ноге с пророками и самим еще не явившимся Машиахом, а, согласно добавке к этому рассказу Магида из Чернобыля[262] р. Менахема-Нахума Тверского, в те самые ворота, которые в итоге вошел Бешт, вход разрешен только Машиаху — то есть основатель хасидизма находился почти на том же уровне. И, вне сомнения, подобные рассказы прибавляли ему сторонников.

Можно допустить и другое: в результате поста Судного дня и духовной экзальтации, в которую Бешт ввел себя во время молитвы, которая, напомним, проходит на фоне жесткого поста, ему это просто привиделось; все рассказанное — не более, чем плод его воображения.

Но даже если читатель решит, что это так (хотя автор не разделяет такой точки зрения) нельзя не обратить внимания на некоторые концептуальные моменты этой истории.

Прежде всего, она позволяет лучше понять взгляд Бешта и его последователей на молитву.