— Это хорошо еще, что мы премиями отделываемся. Насколько я поняла работой нашего отделения крайне недовольны в Москве. Дефицит бюджета неуклонно растет уже на протяжении трех лет, балансы вообще не сходятся. Руководство фонда сейчас на волоске висит…

С заметным трудом подняв с кресла свое огромное тело, Литовская подошла к стоявшей поблизости тумбочке и достала из нее стакан и бутылку с минеральной водой.

— В этой ситуации крайне не хотелось бы никаких судов и скандалов, — продолжила она, наполняя стакан. — Этот Майский, он же, по-моему, долго судился с Я-ским отделением?

— Три года.

— Вот-вот. А что если он и сейчас в суд пойдет?

— Пускай идет — все равно он ничего не добьется. Его пенсия не ниже установленного минимального уровня. Нам беспокоиться не о чем — мы действуем строго в рамках закона, — с видом непреклонной уверенности в своих словах, заверил начальницу Белокобыльский.

— Это точно?

— На сто процентов.

— Не знаю…, — сомнения не покидали Литовскую. — Может все-таки увеличить? Ненамного. Фонд же от этого не обрушится?

— Увеличим одному — остальные захотят. Это мгновенно расползется. Надо будет всем поднимать, а начнем поднимать пенсии по инвалидности — бюджет сразу угробим. И тогда уже точно полетит руководство, а за ними и наши премии к чертовой матери… Сейчас все выплаты идут по общей схеме — вот и пусть так будет. К чему создавать прецедент?

— Ты прав, Владимир Алексеевич. Прецедент нам совершенно не нужен… Да и вообще, почему это мы должны тут вокруг этого Майского прыгать? Кем он себя возомнил?! — опустошив стакан и вернувшись в кресло, стала громко вопрошать Литовская. Ясные доводы и полный уверенности вид Белокобыльского развеяли ее последние сомнения, так что она вся преисполнилась сейчас негодованием. — Если этому Майскому не нравится здесь пенсия — так пусть едет в Я-ск, или еще куда подальше на север, да там и живет!

Литовская посмотрела на Белокобыльского, но тот лишь молча кивал, опустив безмятежный взгляд на стоявшую перед ним на столе красивую мраморную подставку для ручек. Ему было не по себе от несдержанности, которую проявляла сейчас его эмоциональная начальница, но он даже не представлял, каким образом мог бы вразумить ее, поэтому лишь смущено отвел свой взгляд. В кабинете установилась абсолютная тишина.

— Евгения Львовна, я тогда пошел? — наконец, спросил Белокобыльский, предусмотрительно выдержав приличную паузу, дабы убедиться, что начальница закончила, и он невзначай не прервет ее на полуслове.

— Да, конечно… И оставляем все, как было — по общей схеме, — заключила она на последок.