– С огромным удовольствием. А ещё большим удовольствием для меня было бы взять интервью у автора…

– Это не я написала, – качнула головой Элен. – Это Фоке.

– Прошу прощения?

– Джордж Вашингтон Лафайет Фоке[139] – марксистский Гримальди[140], Тальма[141] социалистического театра! Это труппа решила поставить на афише моё имя, а я была и остаюсь против.

– Но ваша вступительная речь…

– А вот её действительно написала я, сэр, и горжусь этим. Несчастный Фоке…

– Я и не знал… – смущённо перебил её Олифант.

– Это всё от непосильного труда, – продолжила Элен. – Великий Фоке, в одиночку возвысивший социалистическую пантомиму до нынешнего уровня, поставивший её на службу революции, надорвался, сочиняя всё новые и новые пьесы, – публика переставала ходить на них после одного-двух представлений. Он довёл себя до полного изнеможения, изобретая всё более броские трюки, всё более быстрые трансформации. Он начал сходить с ума, его гримасы стали жуткими, отвратительными. Он вёл себя на сцене просто похабно. – Элен отбросила театральную патетику и заговорила с нормальными, будничными интонациям. – Мы уж чего только не делали, даже держали наготове костюмера, наряженного гориллой, чтобы выбегал на сцену и вламывал хорошенько бедняге Фоксу, если тот слишком уж разойдётся, – да всё попусту.

– Мне очень жаль…

– Как это ни печально, сэр, Манхэттен – не место для помешанных. Фоке сейчас в Массачусетсе, в соммервилльской психушке, и если вам захочется это напечатать, прошу покорно.

Олифант смотрел на неё, не зная, что и сказать. Мори Аринори отошёл в сторону и наблюдал за выходящей из «Гаррика» толпой. Глухонемой Сэсил исчез, забрав с собой свой гружённый свинцом отрезок ротанга.

– Я готова съесть целую лошадь, – весело объявила Элен Америка.

– Позвольте мне пригласить вас. Где бы вам хотелось пообедать?

– Да есть тут за углом одно местечко.

Элен направилась к выходу, не дожидаясь, пока джентльмен предложит ей руку; Олифант и Мори двинулись следом. Только сейчас Олифант заметил на ногах актрисы армейские резиновые сапоги – чикамоги[142], как называют их американцы.

Она провела их один квартал, а затем, как и пообещала, свернула за угол. Ярко освещённая кинотропическая вывеска каждые десять секунд перещёлкивала с «АВТОКАФЕ МОИСЕЙ И СЫНОВЬЯ» на «ЧИСТО БЫСТРО СОВРЕМЕННО» и обратно. Элен Америка обернулась и сверкнула улыбкой, её роскошный зад плавно перекатывался под конфедератской шинелью.

В переполненном кафе было шумно и душно; забранные мелким, как тюремная решётка, железным переплётом окна запотели так, что казались матовыми. Олифант даже не представлял себе, что бывают подобные заведения.