Илайн не смутилась, подошла ближе, и еще какое-то время следила за моими движениями.

— Могли бы взять книгу или мольберт. За рисованием не так скучно коротать дни.

— Я лишь однажды проверил свои способности к художеству. Тогда попытался изобразить чужую расписку. Мне было лет пятнадцать.

Илайн засмеялась:

— И что же?

Вместо ответа я поддернул рукав, показывая шрам на запястье, он выделялся белой полосой на фоне смугло-серой кожи.

— О, — в ее выдохе было и сожаление, и учтивая отстраненность.

— Да, я никудышный художник.

Отложив отмычки, я поднялся:

— Не знаю, будет ли проявлением вежливости пригласить вас присесть в камере. Наверное, лучше мне постоять.

Она ответила на это натянутой улыбкой, и сразу перешла к сути своего визита:

— Что у вас за дела с Вудроу?

Я не стал оскорблять ее притворством, хотя мне и не составило бы никакого труда сыграть роль безмятежного дурачка.

— Вы беспокоитесь обо мне или о нем?

Мой вопрос застал ее врасплох. Илайн не так-то просто смутить, и все же она ответила не сразу.

— В какой-то момент я забыла, с кем говорю, — она подняла голову, и теперь ее взгляд излучал высокомерие. — Хотела призвать вас к приличию, но вспомнила, что передо мной человек, для которого понятия морали чужды.

— Возможно, — я не стал спорить с очевидным. — Но Вудроу просил держаться от вас подальше. И вот меня интересует: у него есть повод для опасений?

— Да как вы…

— Скажете, что я не привлекаю вас?

— Не смейте!