Светлый фон

Базелевич почувствовал страх. Озноб пробежал по всему телу — этот неприятный холод, от которого нет избавления. Страх. Он хотел сам предложить отключить девочку — по всем признакам она давно уже утратила любую возможность очнуться и вернуться к нормальной жизни. Но… чтобы это предложила мать… Родная мать?!

— Что скажете, Юрий Михайлович? Вы специалист по детским пограничным состояниям, ваше мнение будет важным…

Базелевич пошатнулся.

В голове пронесся душераздирающий крик той малышки, невнятные слова, туман и боль. Болото, трухлявые пни, мертвые коренья, цепляющие за ноги — трясина медленно засасывает, поздно кричать. Тот, кто оказался здесь уже не выйдет живым.

— Я… хрипло сказал он, — я…

Не-е-ет!!! Па-аааа-па! Спаси меня! Па-ааа-почка! Ты где?

Не-е-ет!!! Па-аааа-па! Спаси меня! Па-ааа-почка! Ты где?

Он потряс головой. Еще не хватало грохнуться в обморок. Кажется, он заболевает.

— …я согласен с мнением Александра Петровича… и… полностью поддерживаю законное желание матери ребенка. У всего есть предел.

Сыпрыкин, кажется, не ожидал такое услышать. Он переводил взгляд с Базелевича на мать и обратно. Она лежала между ними — чистая и невинная, спящая красавица и они решали ее судьбу как будто речь шла о походе в магазин и выборе картошки на ужин. Сталкиваясь каждый день со смертью, он, тем не менее, чувствовал себя не в своей тарелке, стоя здесь и вынося приговор.

— Что ж, — сказал он, глядя на мать. Что-то в ее виде тревожило его, но что именно? Она не была взволнована, чтобы такое поведение списать на аффект, не пьяна и не под воздействием наркотиков — наоборот, очень даже адекватна и рассудительна. Но что-то все же с ней было не так. Он видел это как опытный врач, но определить причину беспокойства не мог и это волновало его еще сильнее. — В понедельник соберем консилиум и решим, что делать дальше. Вы, Юрий Михайлович, можете участвовать, ваш голос также будет учтен. А вам, — он кивнул матери девочки, — нужно написать заявление об отключении систем жизнеобеспечения. Понимаете свою ответственность?

Она кивнула. Ни тени эмоций. Перегорела? Вряд ли, перегорание выглядит похоже, но не так.

— Как можно это ускорить? — спросила она, глядя на дочь безучастным взглядом. — Я требую консилиум сейчас.

Базелевич похолодел. Да она, похоже, совсем сбрендила.

Сапрыкин покачал головой.

— Это исключено.

Ее глаза злобно сверкнули.

— Я буду жаловаться в комитет по здравоохранению администрации и губернатору. Вы издеваетесь над девочкой. И заставляете страдать меня. — Я просто так это не оставлю.