Что вообще происходит? Почему он в таком странном виде, да еще в кабинете заведующего лаборатории Лукина. Трошин посмотрел на гигантский график тестирования — на стене они занимал почти три метра в ширину и представлял собой доску с таблицей, каждая ячейка которой была новым днем. Мелкий убористый почерк в каждой ячейка кроме последней, под номером 60.

Где Лукин? Где все? Почему нет людей?

Трошин глянул на свои брюки и с ужасом обнаружил, что обмочился. Темное пятно расплылось в районе ширинки, но он ничего не чувствовал — ни теплоты, ни противного жжения — как в детстве, когда не успеваешь добежать до кустов. Просто пятно.

Память очертила в сознании круг диаметром в пару часов — все остальное находилось вне доступа его разума. Вполне возможно, что вирус мог воспользоваться его воспоминаниями в своих целях.

Он лениво размышлял, что будет, когда полностью утратит над собой контроль и власть. На что это будет похоже? Страх постепенно рассеялся, сменившись почти полным безразличием. Вирус, если можно так выразиться, был неплохим психологом, отрезая память у своих жертв. Без памяти человек становился роботом, марионеткой, своеобразным экзоскелетом для странной, враждебной формы жизни.

Внезапно наверху, прямо у него над головой, что-то упало, с грохотом и… проклятиями? В кабинете МРТ, — отреагировал мозг, вяло и почти безразлично. Почти. Там… кто-то есть. Господи! Вторая его половина, еще живая и разумная, затрепыхалась — появилась надежда на… что? На что он мог надеяться, если смертельный вирус почти завершил свое превращение — он это ощущал по тому, как тело, хоть и постаревшее, но все еще достаточно атлетичное (восемь раз в месяц он ходил в тренажерный зал, чтобы Вера Ильинична не нашла себе кого помоложе), реагировало на укол.

Леонид Маркович с силой повернул крутнул головой. Хрустнули позвонки, в глазах стрельнуло молнией — наверное, это должна была быть боль, но боли он не чувствовал. Сидя в кресле, он ощущал себя размазней — не мог ни пошевелиться, ни открыть рот, ни даже прошипеть какое-нибудь ругательство — бессильная злоба на себя, на свою недальновидность, куриную слепоту, в конце концов, — душила его исподволь. Если бы он мог зареветь, заорать, — коридоры опустевшего НИИ сейчас бы сотряслись от душераздирающего вопля, полного отчаяния и презрения к самому себе.

Ему ведь перед выходом на пенсию обещали благодарность и награду от правительства, намекали, что он может рассчитывать на теплое местечко в попечительском совете Минздрава, — все это он помнил, потому что каждую секунду думал об этом. А сейчас? Он даже шевельнуться не может. Но как? Как он прошляпил тестирование? Почему ни разу не зашел и не поинтересовался у группы, как все проходит? — то ли от злости, то ли от оттого, что действие вакцины стало ослабевать, островки памяти, безвольные и бесконечно чужие, проплывали мимо него, вынуждая скрежетать зубами.