Наверняка, в понедельник Москва забьет тревогу, когда обнаружится, что ключевые руководители ведут себя неадекватно, директор института не отвечает, а его зам пропал без вести. Органы должны обратить на это внимание. Если конечно, вирус не доберется до них самих еще раньше.

— Мо-лек! Мо-лек! Мо-лек! — орала и бесновалась толпа перед входом в церковь.

Андрей натянул маску безразличия, мысли выветрились из головы. Он понимал, что это может не сработать и его опознают, но другого выхода не было.

Покачивая головой вверх-вниз, как это делали почти все вокруг, — кто быстрее, кто медленнее, — в такт ритмической музыке, он направился к боковому выходу церкви. Рука в кармане комбинезона сжимала шокер. Ружье он закопал в снегу возле забора, было самоубийством идти сюда с оружием.

Он опустил взгляд, боясь увидеть кого-нибудь из институтской группы, или, не дай бог, городских знакомых.

Заунывное гипнотизирующее пение продолжалось. Теперь из церкви доносились повторяющиеся нараспев слова:

— Лаха-абир ла-мо-лек, лаха-абир ла-мо-лек, лаха-абир ла-мо-лек, — и голоса, распевающие эти странные слоги, звучали жутко, — взмывая под купол, отражаясь от стен и, в конце концов, вырываясь наружу, в холодный шелестящий воздух, они сковывали сознание, погружая его в архаическую бездну.

Снег перед церковью был вытоптан и превратился в кашу. Андрей то и дело поскальзывался, вскидывая руки. Надвинув черную спортивную шапочку почти на глаза, он надеялся, что никто его не узнает. Впрочем, толпа мало интересовалась окружающим, почти никто не останавливался и не разговаривал — люди непрерывно выходили из боковой двери, бормоча под нос странные слова, смысла которых он не понимал, но инстинктивно чувствовал их враждебность.

Мужчины и женщины, покинувшие церковь, не спешили расходиться по домам. Они находили свободные места на огороженной территории, поворачивались в сторону купола, увенчанного сверкающим крестом и продолжали бормотать не то молитву, не то заклятие.

Сама церковь казалась ему черной дырой с эпицентром там, внутри — ни одной мысли, ни единой человеческой эмоции — кругом чернота и холод. А еще отстраненный взгляд, направленный прямо на него.

На всякий случай он принялся бубнить монотонный ряд слов, тех же, что и окружающие: «Лаха-абир ла-мо-лек, лаха-абир ла-мо-лек» — и сознание заполнилось непонятным, чуждым присутствием, которое показалось ему очень знакомым.

Андрей протиснулся через двери, сжимая в руке шокер. В любую секунду на него могли броситься десятки людей и разорвать в одно мгновение, как сделали это в актовом зале института. Он не сомневался, что сейчас им не потребуются даже топоры и лопаты — они сделают это голыми руками, а потом втопчут в хлюпающую под ногами серую кашу.