Дайна вздрогнула. С безошибочным материнским чутьем Моника расположилась в этот час в гостиной, словно дожидаясь прихода дочери.

— Ты знаешь, скольких бессонных ночей мне стоило твое поведение? — Дайна не сомневалась, что эта бессонница — продукт воображения матери. — Я очень тревожилась за тебя, Дайна. — Как ни странно, Моника казалась спокойней, чем Дайна когда-либо видела ее.

— Где ты была? — Моника, встав, направилась к дочери. Она была крупной женщиной высокого роста с роскошной фигурой. Ее прическа выглядела иначе, чем когда Дайна видела мать в последний раз. Моника отпустила длинные волосы и стала пользоваться лаком, придававшим им серебристый глянцевый блеск, великолепно сочетавшийся с ее красивым, скуластым лицом.

— Впрочем, я знаю, что ты не расскажешь мне. Да я и не особенно настаиваю. В конце концов мы все вправе иметь свои секреты. — Дайна стояла в полном оцепенении, слушая мать. Услышав с порога голос Моники, она внутренне приготовилась к саркастическим замечаниям и истерическим воплям, ставшим их нормальным способом общения со времени смерти отца.

— Меня просто беспокоит твоя судьба, — продолжала Моника. — Ты сильно похудела, — она сделала короткую паузу и осведомилась. — Ты пришла надолго?

— Нет.

— Ну что ж. В любом случае ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь. — Голос Моники звучал мягко и приглушенно. — Не волнуйся, никаких вопросов. — Она развела руками. — Я бы соврала, сказав, что не желала твоего возвращения домой.

— Я не хочу возвращаться сюда. Этот дом чужой для меня.

На лице Моники появилось такое выражение, словно она собиралась заплакать. Она поднесла пальцы, унизанные кольцами, к виску. Весь ее вид говорил о том, что каждое слово, произнесенное Дайной, пронзало ее сердце точно нож. Улыбка промелькнула на ее губах, но тут же бесследно исчезла, так и не достигнув глаз.

— Ну ладно, как знаешь, малышка. Я думаю, что хорошо понимаю твои чувства. Ты продолжай..., — недоговорив, она разрыдалась; ее плечи затряслись.

— Мама..., — начала Дайна, но замолчала. Целый вихрь чувств кружил в ее душе, и она не могла разобраться в них.

— Чертова дура, — обругала Моника саму себя. — Я дала слово не распускать сопли при тебе. — Она подняла голову. Слезы катились по ее щекам, оставляя за собой черные подтеки смытой туши. Это придавало Монике не характерный для нее хрупкий и беззащитный вид. — Конечно, иди, если тебе нужно, но... ты не могла бы сделать мне одолжение? Мне было бы гораздо легче, если бы ты согласилась пройти осмотр у доктора. Просто, чтобы я знала, что с тобой все в порядке.