— Мой сын станет вампиром. — Он смотрел на меня с таким выражением гнева и страдания, что я понятия не имела, что тут сказать или сделать. — Ты довольна?

На его лице высыхали слезы — он рыдал, пока разносил мебель. Но он уже не плакал, когда сказал:

— Моя невестка хочет его обратить, чтобы он всегда был двадцатипятилетним.

И он издал звук, средний между стоном и воплем. Сказать, что мне очень жаль, было бы явно недостаточно. А ничего, что было бы достаточно, я не могла придумать.

— Мне очень жаль, Дольф.

— А чего жалеть? Вампиры тоже люди.

У него снова потекли слезы — безмолвные. Никогда бы не заметить, что он плачет, если не смотреть прямо на него.

— Ну да, я встречаюсь с кровососом, и у некоторых моих друзей нет пульса, но я все равно не одобряю обращения людей.

Он смотрел на меня сквозь захлестывающие гнев и страдание. От них его взгляд стал тверже, и в то же время его легче было вынести.

— Почему? Почему?

Вряд ли он спрашивал моего мнения. Мое мнение о вампирах было такое, каким оно было, — скорее всего это был всеохватный вопрос: почему я? Почему мой сын, моя дочь, моя мать, моя страна, мой дом? Почему я? Почему вселенная несправедлива? Почему не бывает всегда счастливый конец?

На это у меня не было ответа. Видит Бог, как мне хотелось бы его иметь.

Я ответила на очевидное «почему», так как на другие вопросы ответить не могла.

— Я не знаю сама, но меня жуть берет каждый раз, когда я встречаю вампира, кого раньше знала человеком. — Я пожала плечами. — Это как-то нервирует.

Он тяжело, с икотой, всхлипнул.

— Нервирует...

Он то ли всхлипнул, то ли засмеялся, потом закрыл лицо руками и снова зарыдал.

Мы с Зебровски стояли как два истукана. Не знаю, кто из нас ощущал себя более беспомощным. Зебровски стал обходить комнату, ведя с собой Джейсона.

Дольф ощутил это движение и сказал:

— Он никуда не идет.