Мысль едва начала формироваться у нее в голове, когда снаружи послышался звук шагов. Дверь барака открылась, и лиловый луч скользнул внутрь, освещая голые доски на полу и ряды коек. Но до того, как это случилось, малюсенькие утешающие огоньки свечей были потушены, и осуждающие лица растаяли в темноте.

В дверном проеме стояли четверо мужчин, все в темной форме гестапо. Самый высокий из них переступил через порог, и его губы вытянулись в брезгливую линию, как только запах немытых тел достиг его. Тонкий шрам морщил кожу его лица от скулы к углу рта. Шрам от шашки, подумала Алиса, когда свет упал на его лицо. Когда-то дуэльный шрам был знаком чести среди немецких офицеров. Казалось, волк надел маску человека, и маска немного сползла.

Его взгляд остановился на ней, и он сказал:

— Баронесса?

Это был не совсем вопрос, это было больше похоже на то, что он идентифицирует ее для себя, но Алиса вызывающе подняла подбородок и сказала:

— Да.

— Я Рудольф Милднер, шеф гестапо в Катовице и глава политического отдела в Освенциме. Вы должны пойти с нами.

Он кивнул двоим, стоящим рядом с ним, и они схватили Алису за руки, так что ей пришлось бросить свой маленький узелок с вещами.

— Куда вы ее ведете? — требовательно спросила женщина, которая казалась лидером среди жителей барака, и на этот раз в ее голосе безошибочно слышался протест. Теперь Алиса могла видеть, что она была моложе, чем другие, и что у нее были отличительные высокие скулы жителей Восточной Европы.

— Она будет наказана за свое поведение и предательство, — сказал Милднер. — Она заносчивая сука, которая пыталась сделать из Третьего рейха дураков.

— Это было не очень сложно, — сказала Алиса, и на этот раз она почувствовала отчетливую волну тепла, исходящую от нескольких женщин.

Но глаза Милднера блеснули злобой, и он приблизился к ней, его губы снова вытянулись в оскал рычащего волка.

— Сегодня, баронесса, — сказал он, — вы получите урок. Этот урок вы никогда не забудете, и вы выучите, что те, кого поймают при попытке предать фюрера, не получают прощения.

Алиса так никогда точно и не узнала, в какое место в лагере ее в ту ночь привели гестаповцы. Освенцим был слишком чужим для нее, чтобы она могла вычислить схему, и слишком большим. В любом случае, мир сжался до размера беспомощного страдания, где время прекратило свое существование или даже не имело значения и где все пути выглядели одинаково.

Месяцы в Бухенвальде научили Алису, что бороться против СС или гестапо бессмысленно, но она сопротивлялась, хотя и знала, что она не вырвется.