Люди Милднера привели ее в низкое кирпичное здание и втолкнули в длинную комнату, которая была похожа на офицерскую столовую. Там были столы, стулья и подобие бара в одном конце с выставленными на нем стаканами и напитками. Шторы были задернуты за ночной темнотой, и металлическая печка стояла в одном углу, выбрасывая свой пахнущий железом жар в комнату. За столом сидели четверо офицеров гестапо, они обернулись, разглядывая Алису, когда ее втолкнули в дверь.

Слегка гневно она сказала Милднеру:

— Зачем вы привели меня сюда?

Он улыбнулся улыбкой, которая странным образом приподняла только половину его рта.

— Я сказал вам, что вы должны получить урок, баронесса, — сказал он, — и вот вы здесь. Для моих людей это будет очень приятный урок. — Он замолчал, и два человека засмеялись противным смехом. Алиса ненавидела их.

А потом фигура, до этого сидевшая в одном из глубоких, с высокой спинкой кресел, поднялась и подошла к Алисе. Свет от металлической печки упал на его лицо, и на секунду один глаз блеснул красным и, как ей показалось, стал распухать, расти до чудовищных размеров. Алиса не двигаясь смотрела на него, и ее захлестывал совсем другой ужас.

Лео Драйер. Лео Драйер здесь, в Освенциме, невозмутимый и облеченный властью. На нем снова был монокль, черный шелковый шнурок лежал на его лице, словно спящее насекомое, и даже сквозь свой страх Алиса чувствовала уверенность, которая исходила от Драйера.

— Итак, — сказал он мягко, — ты думала, что сможешь избежать реалий Бухенвальда, заключив сделку с этим идиотом Карлом Кохом, баронесса?

— Долго же вы понимали, какой он идиот на самом деле, — парировала Алиса.

— Это неважно. С ним легко разобраться, — сказал Драйер. — Ты была большей идиоткой, когда считала, что сможешь обмануть нас. Но с тобой тоже разберутся.

— Как именно? И что в твоем понимании значит «легко»? Я спрашиваю, потому что это меня касается, а не просто из праздного любопытства, — сказала Алиса и подумала: ну, все более-менее хорошо, хотя к концу голос чуть-чуть дрогнул. Черт.

Если Драйер и услышал дрожь, он не подал виду.

Он сказал:

— Сегодня, моя дорогая, ты заплатишь за свою наивную надменность в Бухенвальде. Сегодня люди Милднера будут тянуть жребий на тебя.

При этих словах мужчины подвинулись вперед, и, пока двое из них держали ее руки у нее за спиной, два других раздели ее. Они не торопились, смеялись, когда она пыталась ударить их ногой, клали каждый предмет ее одежды на кресло, рассматривая ее тело на каждом этапе.

— Слишком худа, на мой вкус, — сказал один из них, а другой, будто извиняя ее, ответил: