Сеннетт спросил, не рассказывал ли Школьник пятого марта в «линкольне» о деле маляра. О том, каким должен быть его исход.

— Конечно, нет, — отрезал Школьник.

— А двенадцатого апреля вы встречались с ним снова в своем автомобиле?

— Глупо это все обсуждать. Глупо, уверяю вас. Зачем водить хоровод? Если Фивор и был в моей машине — я сказал «если», — то причины на это были весьма достойные.

— Он был в вашей машине, чтобы вручить взятки. Один раз, пятого марта, десять тысяч долларов и второй раз, двенадцатого апреля, восемь тысяч. Это, судья, достойные причины?

Школьник надолго задумался, а затем симулировал возмущение. Голос у него слегка дрожал, но вскоре он заговорил более уверенно:

— И вы пришли сюда, в мой дом, и утверждаете, будто я принял взятку? Я? Барнетт Школьник, просидевший в судейском кресле двадцать шесть лет? Я, который мог уйти на пенсию четыре года назад? Стэн, зачем мне нужны эти неприятности?

— Так этого не было? Я верно вас понял, судья? Вы никогда не встречались с Робби Фивором, чтобы обсудить иск маляра? Вы не получили от него вознаграждение в десять тысяч долларов в марте и восемь тысяч в апреле за то, что заставили Макманиса пойти на соглашение до того, как он мог произвести какое-либо расследование?

— Вы отъявленный болтун — вот что я хочу сказать. Отъявленный! Барнетт Школьник за деньги дела не улаживает.

Его губы подрагивали, уже готовые скривиться. Глаза повлажнели. Еще бы, такой неслыханный навет и невероятные оскорбительные измышления! Он ткнул пальцем в Макманиса.

— Как у вас только хватает совести! Да что же это делается… — Школьник снова посмотрел на Сеннетта. — Это же самые настоящие бубби мейзе… бабские сплетни. Идите и спросите у Фивора. Он объяснит, как все было.

Стэн кивнул Макманису и едва заметно улыбнулся. Ивон решила, что он подавил в себе острое желание откинуться на спинку кресла и объявить: «На выход».

Робби вошел неспешной походкой, нагнув голову, чтобы не задеть обложенный плитками теплопровод. Ивон оценила его поведение на «отлично». Он смотрел прямо на Школьника, но без злобы, самодовольства и гордости. Ему было неприятно здесь находиться, и он этого не скрывал.

Сеннетт поднял палец, и Робби расстегнул пиджак, затем рубашку и обнажил Хитреца, прикрепленного для сегодняшнего показа под сердцем. Этот момент напомнил Ивон эпизод в фантастическом фильме, когда очень привлекательный персонаж вдруг оказывается не человеком, а роботом или каким-то другим существом без крови и с механическим мозгом.

Робби выглядел невероятно усталым. Все-таки шесть месяцев маневрирования на туго натянутом канате не шутка. Он уже начал терять равновесие. Да и день сегодня у него выдался тот еще. Достаточно вспомнить, что в шесть утра ему наставили в лоб пистолет, причем на полном серьезе. Потом он сказал в фургончике, что сразу же, увидев копа, догадался, что его прислал Туи. Найти умный предлог для обыска, чтобы нельзя было впоследствии пожаловаться, и, в случае чего, пристрелить. Он смотрел в дуло пистолета и все ждал появления Туи.