Таким образом, день начался благополучно, однако продлилось это благополучие, увы, недолго.

Айзенменгер пришел на работу рано, но ничего значительного совершить так и не смог. Он успел лишь позвонить Елене и с удивившим его самого облегчением узнал, что она чувствует себя гораздо лучше. Он посоветовал ей как можно плодотворнее отдыхать.

Предложение навестить ее она восприняла с благодарностью, но вежливо отклонила.

Доктору оставалось только заняться старыми и все продолжавшими накапливаться делами, в процессе чего он постепенно впал в подавленное и апатичное состояние. Депрессия была вызвана в первую очередь сознанием своей вины. Правда, он не успел совершить грех совокупления с Беверли Уортон, но это являлось небольшим утешением, ибо, не позвони Елена в самый ответственный момент, он, несомненно, провел бы в постели с Беверли столько времени, сколько она бы того пожелала. Поэтому вопреки попыткам рассудка оправдаться он не мог не чувствовать, что совершил предательство. Он не имел никаких моральных обязательств перед Мари, был едва знаком с Еленой и тем более с Беверли, но оттого, что он сознавал это, ему было не легче.

Не улучшала настроение доктора и мысль о том, что единственной целью Беверли Уортон было его заключение. Чувство собственного достоинства с негодованием гнало эту мысль прочь, но, не будучи дураком, доктор понимал, что это вполне возможно и даже весьма вероятно. Не имея доказательств того, что Беверли после его ухода вернулась в его квартиру, он был уверен в этом точно так же, как и в том, что завтра снова взойдет солнце.

И что же ему теперь делать? Он думал об этом по дороге на работу и продолжал думать до сих пор. Единственное, что Айзенменгер знал точно, — признаться Елене в своем предательстве было выше его сил. Придется ему так и жить, мучась сознанием собственной вины и утешаясь мыслью, что фактически он не совершил греха, хотя и был готов к этому.

Грустные размышления Айзенменгера прервал настойчивый стук в дверь, и, прежде чем доктор поднялся со стула, вошел декан.

В первый момент Айзенменгер от удивления потерял дар речи. Встретить Шлемма вне стен его кабинета было все равно что увидеть улитку, выползающую из своей раковины, или, пользуясь более подходящим сравнением, аллигатора, заползающего в гостиную.

— Доктор Айзенменгер.

Никаких полагавшихся по этикету приветственных слов и улыбок. Аллигаторы не щелкают зубами попусту. С некоторым запозданием Айзенменгер поднялся и широким жестом предложил посетителю присесть. Однако посетитель не стал присаживаться и уставился на Айзенменгера с таким выражением, будто застал его в момент, когда тот собирался шагнуть из окна навстречу луне.