Казалось, его это не очень убедило.

– Ну, хорошо, как скажешь…

Мы пошли назад, он свернул в другую сторону, на ходу доставая из кармана связку ключей, и потом открыл двустворчатую дверь.

– Пройдём здесь.

В помещении за дверью было темно. Своеобразно пахло хлевом, писсуаром, химией. И темнота была наполнена жутким множественным дыханием, как будто нас подстерегало где-то здесь многоголовое чудовище.

– Подожди. Я включу свет.

Пока Ганс-Улоф нашаривал выключатель, я остановился со своей коробкой и почувствовал, как покрываюсь гусиной кожей, и вовсе не от холода.

Наконец под потолком вспыхнули три длинных ряда неоновых трубок. Они осветили три длинных ряда лабораторных столов со сложным испытательным оборудованием из металлических конструкций, стеклянных колб и разноцветных проводов. Дверь наружу находилась в другом конце помещения: того же типа дверь, какую мне открывал аспирант, беглец от семьи.

– О'кей, я надеюсь, ключ у меня с собой… – Ганс-Улоф шагал к двери, перебирая свою связку.

Я ещё раз глянул на испытательные установки. И разом понял, откуда исходит шум, который я только что слышал во тьме.

На этих установках были подопытные животные!

Я шёл вдоль столов как в трансе, неся в руках свою коробку и держась за неё так, будто она была последнее на земле, за что я ещё мог ухватиться. Я видел мышей, распятых на алюминиевых дырчатых пластинах, к растопыренным лапкам были привинчены латунные хомутики, хвосты закреплены клейкими лентами. Они не могли двигаться, распятые на этих пыточных дыбах. На их спинках зияли раны, затянувшиеся отвратительно блестящей мокрой плёночкой на обнажённом мясе. В некоторых ранах торчали острые металлические иглы, от которых отводились провода к тонко гудящим приборам. На другие размозжённые спинки из пипеток капала светлая жидкость, поступавшая из колб. Каждая капля шипела, попадая на голое красное мясо и заставляя животное вздрагивать. Усики их трепетали, дыхание было учащённым, а то, что выражалось в их маленьких красных глазках, можно было назвать только отчаянием.

– Ганс-Улоф, ради бога… – прошептал я. – Да что же это?

– А, это… – Ганс-Улоф обернулся, всё ещё перебирая ключи на связке, и мельком глянул на жуткие орудия пыток на столах. – Да, вид, наверное, непривычный. Это разные серии испытаний по управлению болью.

– По управлению болью, – эхом повторил я.

– Всего лишь частный аспект, признаться, но я со своими сотрудниками разработал подход, который нам многое обещает. Ведь большинство людей даже не знают: боль – это далеко не изученный и непонятный феномен. Как она возникает? Как её воспринимают? И прежде всего: как её можно измерить? Если бы можно было измерить боль, это явилось бы крупным шагом вперёд. Сегодня пациент приходит к врачу и говорит, что у него боли, но это нельзя проверить, и прежде всего нельзя сравнить с болевым ощущением других. Это сильно ограничивает точность диагноза, поскольку симптомы взвешиваются чисто субъективно, понимаешь? – Он похлопал по ящику, на жидкокристаллическом дисплее которого с секундным периодом сменялись числа. – Но как только мы поймём нейрофизиологические основы управления болью, можно будет идти дальше.