— Влюбился? — переспросил он. — Он способен испытывать чувство любви?

— А почему нет? Возможно, не в духе Ромео и Джульетты, но любой аутист или шизофреник в состоянии испытывать определенную разновидность этого чувства.

Старший инспектор задумался.

— Ну, как бы там ни было, одно остается очевидным — он ее забрал, — подняв глаза, произнес он.

Оставалось ответить только на один вопрос: куда именно?

Гомер упер локти в колени и нагнулся вперед. Его безмолвная соседка с застывшим незакрывавшимся ртом и безразличным взором чуть шелохнулась, когда Гомер задел ее плечом. Райт изо всех сил старался не смотреть на ее грудь, но больше ему не на чем было остановить взгляд.

— Это должно быть где-то поблизости, — предположил Гомер. — Где-то на территории больницы. Ее он знает лучше всего, и его неоднократно здесь видели.

Гомер снова погрузился в глубокие размышления. Айзенменгеру уже не терпелось вырваться отсюда и самостоятельно приступить к розыскам. Теперь для него уже не имело никакого значения, сколько людей убил Пендред — троих, семерых или шесть миллионов. Сейчас он думал об одном — что тот забрал, а возможно, и убил Елену.

— Сколько ваших людей прочесывает больницу, Райт? — И прежде чем Райт успел ответить, Гомер распорядился: — Удвойте их число. Нет, утройте. Расширьте радиус поисков до полумили. Я хочу, чтобы полицейских здесь было больше, чем крыс в канализации. Я хочу, чтобы они наступали друг другу на пятки.

Он расплылся в улыбке и встал, не потрудившись согнать улыбку с лица, даже повернувшись к Айзенменгеру.

— Не волнуйтесь, мы найдем его, — произнес он и, словно не в силах сдержать собственное злорадство, добавил: — Я думаю, теперь мы со всей очевидностью можем признать, что именно он является убийцей и совершил все эти преступления, доктор Айзенменгер.

Айзенменгер, которому было уже наплевать на это, ничего не ответил.

Елена открыла глаза и увидела перед собой иссиня-серую холодную мглу. В течение нескольких мгновений она находилась в ступоре, а затем поняла, что страшно замерзла. А в следующий момент она осознала, что раздета донага.

Где я?

Она должна была находиться в палате в своей постели. Ей должно было быть тепло, даже если матрац и подушка и не были рассчитаны на удобство homo sapiens'oв.

Более того, как она поняла, никакого матраца под ней не было, как, впрочем, не было и подушки. Она лежала на холодной жесткой поверхности, металлической на ощупь.

И ее грудь — боже, как она болела! Казалось, она истерзана, словно ее ударила копытом лошадь. Что с ней случилось?