Он по-прежнему сидел на месте не шевелясь, и, судя по всему, просьба Елены его нисколько не тронула.

— Я знал, что ты не сможешь не вернуться ко мне, Беверли.

Из любых других уст это прозвучало бы пошло, но только не из уст Пинкуса, чему, как решил Айзенменгер, способствовала его улыбка; она намекала на самоиронию и ни на что другое.

— Если ты думаешь, что дело в твоей неотразимой красоте, ты глубоко заблуждаешься, Малькольм.

Он добродушно рассмеялся:

— Ну что ж, такова жизнь.

Однако Айзенменгеру было не до веселья.

— Беверли сказала, что вы можете знать, где прячется Мартин Пендред.

Пинкус тут же протянул ему свою искореженную руку.

— Я довольно хорошо знал Мелькиора. Но то, что я знаю, может не относиться к его брату, хотя они и близнецы.

— И все же ты наша последняя надежда, — заметила Беверли.

— Да, больше нам надеяться не на кого, — добавил Айзенменгер.

Пинкус понимающе кивнул:

— После твоего прихода я снова просмотрел материалы первой серии убийств и перечитал раздел об аутических нарушениях. — В руках у него ничего не было, но он говорил очень авторитетным тоном. — Собственно, все сводится к тому, о чем я тебе уже говорил. Я думаю, что он скрывается в таком месте, которое, на его взгляд, является безопасным. Дом, где он прожил всю свою жизнь, для него закрыт, поэтому он должен направиться в такое место, которое вызывает у него те же чувства, что родной дом.

— В этом смысле он ничем не отличается от всех остальных людей, — пробормотал Айзенменгер.

— За исключением того, что его представления о безопасности могут существенно отличаться от наших, — с видом педагога, прерванного несообразительным студентом, пояснил Пинкус.

Беверли закинула ногу на ногу, и Айзенменгер заметил, как Пинкус проследил за этим движением голодным взглядом.

— У него совершенно другие критерии оценки, — продолжил он, — они находятся за пределами нашего понимания и могут представляться нам нелогичными и необъяснимыми.

— Все это звучит не слишком оптимистично, Малькольм.