Я не мог ничего ответить. Я кричал. Чувствуя, что пришел конец. И я понимал, что мой конец не будет ни чистым, ни быстрым.

Вот уже несколько дней мы оставались полностью раздетыми, открытыми сырости и пронизывающему холоду. Нас регулярно избивали в камерах, а затем мучили пытками на допросах, так, что мы теряли сознание. В камерах нас, скованных наручниками и с завязанными глазами, заставляли принимать крайне неудобное положение и подолгу оставаться так, не двигаясь. Если мы пробовали шевелиться, охранники врывались в камеру и нас метелили. В сочетании это оказывало жуткое действие.

Бомбежки продолжались каждую ночь, и иногда это происходило где-то совсем близко. Один раз здание содрогнулось до самого основания; охранники с воплями бегали по коридору.

Я лежал на полу, слушая весь этот шум, и вдруг поймал себя на том, что кричу изо всех сил:

— Ну же, вмажьте как следует! Мать вашу, разбомбите меня к ядрене фене! Я здесь, прямо под вами!

Я был уверен, что пытки и истязания будут продолжаться до тех пор, пока я не умру. И мне хотелось поскорее с этим покончить. Я хотел прекратить боль.

Тяжелые бомбы, падая, издают громкий свистящий звук. Я вслушивался в каждый свист, усилием воли направляя бомбу на себя. Здание содрогалось и тряслось. Я ощущал ударные волны разрывов фугасных зарядов. Впервые в жизни мне хотелось умереть, и я думал только о том, чтобы это произошло, произошло поскорее. Я опустился до низшей точки своей жизни.

Однажды ночью я на пятнадцать минут обрел бога. Всемогущий творец появился в верхнем правом углу моей камеры, и мы с ним немного побеседовали.

— Приди же прямо сейчас и помоги мне, — взмолился я. — Если ты мне сейчас поможешь, я навсегда останусь твоим лучшим корешем. Если ты здесь, твою мать, сделай же что-нибудь. Нам сейчас нужна твоя помощь — всем нам. Если ты здесь, помоги нам, и я до конца жизни каждый день буду бросать монетки в твою чашку.

Затем я прочитал молитву, по крайней мере то, что у меня осталось в памяти со школы, но ничего не произошло. Бога не существовало.

Я медленно умирал. Об этом говорило мне мое тело. Камера была залита моими дерьмом и мочой. Я на всем этом спал. Мое тело было покрыто дерьмом.

Иногда мне приносили попить.

Как-то ночью в камеру ввалилась толпа охранников.

— Тель-Авив, Тель-Авив, — сказал один из них.

— Нет, Англия, — пробормотал я. — Я англичанин.

— Крайняя плоть, — властно потребовал охранник. Судя по всему, до него дошел рассказ и он хотел увидеть все собственными глазами.

Я жестом показал, что в наручниках ничего не могу сделать, и меня расковали.