– В смысле, чтоб потом сбрызнуть?

– Там есть чем сбрызнуть. Вода для вас. Пить.

– А мы там долго будем?

– Пятнадцать минут.

– Тогда обойдемся.

– Прихвати, не помешает.

– Ладно...

Я взял воду и вышел.

– За мной.

Мы вышли на дорогу. Филин включил фонарь и, светя себе под ноги, направился вдоль насыпи в противоположную от переезда сторону.

Мы следовали за ним. Пленник пару раз споткнулся – Федя, тащивший его, спросил:

– Может, распаковать? Далеко еще?

– Двадцать метров, – сказал Филин.

И точно, через три десятка шагов мы свернули в невысокий бетонный туннель, убегающий под насыпь.

Дно туннеля было покрыто песком с вкраплениями гальки и засохшим илом. Своды я не видел – Филин светил вниз, но готов поспорить, что они были покрыты застарелыми плесневыми разводами и черным мхом. Запах был такой, словно долгие годы здесь гнили водоросли и крабы, а может, что-то еще и похуже...

Уффф... Жуть-место.

Я не страдаю клаустрофобией, но под сводами этого туннеля на меня внезапно навалилось гнетущее чувство скованности и несвободы: почему-то мне здесь так не понравилось, что захотелось немедля выбежать на воздух и мчаться без оглядки к переезду, к свету, к людям!

Чувство было странное и незнакомое, сродни тому, что порой приходит к нам в детских снах, когда возникает страстное желание как можно быстрее удрать от настигающего тебя неведомого кошмара – а бежать не получается.

Не знаю, чем это объяснить, то ли расшалившимся воображением, то ли просто совокупностью впечатлений... Но если говорить попросту, без пространных философских измышлений, наверное, правильнее всего будет так: в этом гнилом местечке отчетливо ощущалось присутствие Смерти...

Посреди тоннеля, в правой стенке, была ржавая железная дверь.