— Я не хочу искушения!

Он знал, что Бискар убил «Поджигательницу», и впервые в жизни им овладела безумная ненависть к королю Волков. О! Если бы в первую минуту Бискар попался ему на глаза, он, быть может, одним ударом отомстил бы за смерть и муки несчастной женщины!

Но его убеждали выдать Биско… Кому? Суду?… Этот поступок казался ему последней степенью человеческой низости… Но, однако, разве это не было мщение, верное, полное? То мщение, которого требовала несчастная в последних муках агонии?

Страшная борьба!… И когда Дьюлуфе почувствовал, что он слабеет, что готов выдать своего товарища, своего повелителя, он сорвал повязки…

Следователь не понял этой борьбы. Разве он мог читать в этой дикой, странной душе, чувства которой не поддавались обычному анализу?

Немедленно же был призван доктор, который объявил, что жизнь арестованного в опасности.

— Можно перенести его в тюрьму? — спросил следователь.

— Нет! Переезд слишком тяжел. Пусть его отправят в госпиталь.

— Вы надеетесь на его излечение?

— Это необычайно сильная натура, но нельзя сказать ничего определенного, прежде чем будет остановлено кровотечение.

Дьюлуфе был положен на носилки и осторожно перенесен в госпиталь.

Первые два дня жизнь его висела на волоске.

За потерей крови последовала, кроме общей слабости, горячка, исход которой мог быть смертелен.

Но после кризиса наступил полный упадок сил, и вместе с тем, заметное улучшение. Было несомненно, что жизнь больного спасена.

Когда Дьюлуфе пришел в себя, его первым вопросом было:

— Что, я говорил что-нибудь?

— Что вы хотите сказать? — спросил один из приставленных к нему сторожей.

— Ничего… — ответил Дьюлуфе.

После этого он пытался восстановить в своей памяти все подробности допроса. Вздох облегчения вырвался из его груди, когда он убедился, что не проронил ни одного компрометирующего слова.

Теперь он уже не колебался. Бискар снова овладел им безгранично. Колосс вздрагивал при мысли, что он едва не выдал своего главаря.