Вот к этой-то улице и направлялись оба бывших сообщника «Парижских Волков».

И правда, Мюфлие должен был обладать немалой долей храбрости, чтобы решиться отправиться в один из этих притонов, где в случае, если бы их узнал кто-нибудь из окружения Бискара, они оба могли дорого заплатить за свою смелость.

Разве они уже забыли о несчастье, случившемся с ними на улице Роше?

Дойдя до площади Пале-Рояль, они остановились напротив весьма неказистого памятника, носившего тогда громкое название — Шате д'О (водяной замок).

— Главное, Мюфлие, будь осторожен! — пробормотал Кониглю.

— Послушай-ка,— важно отвечал тот, — я подумал обо всем и сказал себе вот что: не надо, чтобы маркиз считал нас беглецами. Если с нами обоими случится несчастье, если нас поймают и запрут в яму, где придется опять питаться сырыми крысами, тогда он не узнает правды и с проклятием будет вспоминать о нас. Ведь ты этого, конечно, не желаешь?

— О, нет!

— И я тоже. Значит, нужно устроить так, чтобы в случае несчастья попался только один.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что войдет только один из нас и что, если ему кое-что сломают, другой даст тягу и побежит рассказать обо всем маркизу.

— Идет! — произнес Кониглю. — Пойду я!

— Да нет же! Я!

— Нет — я. Видишь ли, Мюфлие, ты один у меня на свете. Мне необходим мой Мюфлие. Я пропал бы без него.

Желая скрыть свое волнение, Мюфлие принялся кашлять и плевать.

— Ладно, старина! — сказал он слегка дрожащим голосом.— Вот что! Давай бросать монету!

Кониглю расхохотался.

— Откуда это? Ведь у нас нет ни гроша!

— И то правда! Ну, так мокрый палец. Обрати внимание, я послюнявлю один из пальцев. Ты не глядя, наугад, возмешься за любой из них. Если тронешь мокрый, идешь ты, если сухой, то я. Согласен?

— Согласен!

И Кониглю дотронулся до сухого пальца.