— Ты считаешь, это одно и то же? Еврейка в бегах? Они бы убили…
— Я не знаю. И ты не знаешь. Он тоже должен был защищать свою семью — все могло случиться. Они забирали семьи. Может, чтобы защитить меня и Петера…
— Ты ведь не веришь в это, правда? Почитай. — Он резко открыл папку. — Читай. Он не защищал тебя.
Она опустила глаза.
— Ты хочешь, чтобы я возненавидела его. Тебе не достаточно, что я с тобой? Ты хочешь, чтобы я его еще и возненавидела? Не получится. Он — моя семья, то, что от нее осталось. Он — это все, что осталось.
— Почитай, — спокойно сказал Джейк. — Тут не о нас.
— Не о нас?
— Нет. Об одном парне с Бургштрассе, у которого все руки в крови. Я даже не знаю, кто он вообще. Но не тот, кого я знал.
— Тогда дай ему возможность рассказать тебе. Пусть он все объяснит. Ты обязан предоставить ему эту возможность.
— Обязан? По мне, пусть он там сгниет на Бургштрассе. Они его охотно приютят.
Он увидел, как у нее окаменело лицо, и, обозлившись на себя, что разозлился, выскочил из комнаты в ванную, хлопнув дверью. Плеснув в лицо водой, он прополоскал рот. Во рту было кисло. Не лучше и его настроение. Не из-за их отношений, если не считать ее защитную реакцию. Его угнетали оправдания — то, что в Берлине говорили все, теперь даже она. Две линии в картах. Никуда не делись, даже после этих документов.
Когда он вернулся, она стояла, уставившись взглядом в пол, там же, где он ее и оставил.
— Извини, — сказал он.
Она молча кивнула, затем повернулась, налила кофе и поставила его на стол.
— Садись, — сказала она, — кофе остынет. — Жест
Но когда он сел, она продолжала стоять у стола, лицо тревожное.
— Мы не можем оставить его там, — сказала она тихо.
— Ты думаешь, ему будет лучше в союзнической тюрьме? Ведь именно это и имеется в виду, понимаешь? Его за это отдадут под суд. — Он положил руку на папку.
— Я его там не оставлю. Тебе не надо ничего делать. Я сама. Передай своему другу Шефферу, — решительно сказала она.