– Как назвали внука, Аркадий Борисович? – спросил Егор Чернышова.

– А? – отозвался тот, не сразу поняв, о чем идет речь. – А, внука? Борис. Как прадеда.

И широко улыбнулся, наверное, впервые за день. Но в следующий миг с подозрением посмотрел на Егора:

– А ты, что, не знал?

Егор только улыбнулся в ответ. Теперь он ничего не обязан был говорить.

Отец

Отец

Профессор Никитин полусидел на кровати, опираясь спиной на высоко подложенную подушку. Он читал книгу, задумчиво шевеля губами, и карандашом что-то быстро помечал в ней.

Увидев вошедших, он положил книгу на тумбочку и протянул Егору обе руки.

– Ну, здравствуй!

Егор ощутил его слабое, но все-таки мужское пожатие, и бережно пожал сухие ладони.

– Садитесь, – сказал профессор. – Я очень вам рад.

Он находился в палате один. Она была довольно просторна, с двумя окнами, с высоким потолком, с прекрасным медицинским оборудованием и букетом хризантем на столе.

– Это Жанна постаралась, – сказал со слабой, ласковой улыбкой профессор, заметив, что Егор посмотрел на цветы. – Я не любитель, но она сказала, что так я быстрее поправлюсь.

Жанна склонилась над ним, поправила подушку, сбившийся ворот сорочки, провела ладонью по лбу, деловито осмотрела стопку лекарств на тумбочке.

– Опять вы не приняли панадол, – укоризненно сказала она.

– Да, кажется, не принял, – рассеянно согласился Никитин.

Он смотрел на Егора, и по взгляду его было видно, что он многое хочет сказать Горину.

Егор присел на табурет возле кровати, посмотрел на худое лицо профессора, на котором, несмотря на изможденность, горели неугасимым огнем желтые вдохновенные глаза.

– Значит, ты справился с ними? – спросил профессор.