– Да, – кивнул Егор. – Справился. – Покосился на Жанну, хлопочущую у букета. – Справились…

– Да, – кивнул профессор, – так и должно было быть.

Пауза.

– Ты обижаешься на меня? – спросил он.

– Нет, – покачал головой Егор. – Нет.

Никитин помолчал.

– Я не мог тебе сказать, что я – твой отец, – вдруг признался он, глядя в сторону. – Я боялся помешать нашей работе. Ты должен меня понять…

Он говорил отрывисто, волнение мешало ему, и он старался побыстрее пройти тему, которая одинаково болезненна была и для него, и для Егора.

– Я понимаю, – остановил его Егор. – И ни в чем вас не виню.

– Тебя, – поправил Никитин. – Ты должен говорить: тебя! Ведь я твой отец.

– Да, – согласился Егор. – Тебя.

Он почувствовал смущение. Этот человек, перед силой воли и ума которого он преклонялся, словно бы исповедовался перед ним, и Егор почувствовал, что он к этому не готов, что он сам скорее готов ему исповедаться и что никогда и ни в чем он не сможет упрекнуть того, кто был ему учителем и другом.

– Твоего отца я выдумал, – сказал профессор. – Хотя, мне кажется, ты обо всем догадывался…

– Да, – сказал Егор, – догадывался. Но не знал.

– А когда узнал?

В голосе профессора прозвучал неподдельный интерес. И не отцовские чувства заговорили в нем прежде всего, а инстинкт ученого, до конца преданного своему делу.

– Когда посмотрелся в зеркало, – ответил Егор, понимая, что для него эти ответы важнее жизни.

– Где? – живо спросил профессор. – На Ходынской?

– Нет, – ответил Егор. – Позже. В другом месте.

– Вот как?